— Она знаменует час откровений.

Он быстро склонился перед юношей и поцеловал край его одежды.

— Что ты делаешь, Унис? — удивленно спросил Миринри, отступая на несколько шагов.

— Приветствую будущего властителя Египта, — ответил старик.

Юноша потерял дар речи, только с неописуемым удивлением покосился на Униса. Но глаза его вспыхнули живым светом, когда он проследил за сверкающей кометой, летящей по небу среди мириад звезд.

— Моя судьба! — произнес он наконец. — И вдруг у него вырвался крик: — Моя! Она будет моей! Символ жизни и смерти мне больше не страшен! Да нет, не может быть, ты спятил, Унис. Хоть ты и жрец, я тебе не верю. Мое тело будут крутить воды священной реки, и оно уплывет в далекое море и опустится на дно там, где ее глаза впервые посмотрели на меня и сожгли мое сердце.

— О ком ты говоришь, Миринри? — удивленно спросил Унис.

— Пусть эта тайна умрет со мной.

На лице жреца отразилась сильная тревога.

— Расскажешь! — властно и твердо сказал он. — Пойдем!

Он взял юношу за руку, и они двинулись по песчаной равнине, где попадались только чахлые кусты да наполовину высохшие пальмы. Оба молчали, почти одновременно с тревогой поглядывая на хвостатую звезду, которая, ярко сияя, медленно всходила на небе. Спустя четверть часа они дошли до подножия высокого пирамидального холма с исполинскими статуями на вершине.

— Пойдем! — повторил старый жрец. — Час настал.

Миринри покорно шел за ним, даже не пытаясь сопротивляться. Взобравшись по тропинке на высокую скалу, они протиснулись в довольно тесную пещерку, освещенную маленьким глиняным светильником в виде ибиса, священной птицы древних египтян.

Никакой роскоши в пещере не наблюдалось. На полу лежали шкуры буйвола и гиены, служившие постелями, да на стенах были развешены короткие широкие мечи и щиты из бычьей кожи. В углу, над очагом, сложенном из нескольких камней, что-то булькало в горшке, распространяя недурной запах.

Едва войдя, Миринри сел на шкуру гиены, обхватив руками колени, и погрузился в свои мысли. А жрец встал посередине пещеры, пристально глядя на него с невыразимой нежностью.

— Я приветствовал тебя как своего повелителя, — сказал он со странным выражением, в котором слышался ласковый упрек. — Разве ты забыл, Миринри?

— Не забыл, — рассеянно отозвался юноша.

— Теперь тебя так следует называть. Что за мысль смущает ум того, кого я называл своим сыном и кому посвятил всю свою жизнь? Ты не чувствуешь, как в твоих жилах течет кровь фараонов, властителей Египта?

При этих словах юноша вскочил на ноги, мгновенно преобразившись, и уставился на старика горящими глазами:

— Говоришь, кровь фараонов? Да ты с ума сошел, Унис!