– Тогда…
Гвин не успела договорить, что именно должно произойти «тогда». Колокол в часовой башне зазвонил полночь. Музыка смолкла, а люди засуетились. Каждый стремился оказаться подле тех, кого любил более всего.
Сердце адептки невольно сжалось от нахлынувшего чувства вины. Она должна была остаться с
– Пусть король скажет речь! – прокричал кто-то из вельмож, поднимая кубок.
Конечно, речь шла о короле Нордвуда. Хозяин замка по обыкновению говорил слова в момент перехода из минувшего в грядущее. Такова традиция.
Бариан Мейхарт выпрямился. Сделал шаг к центру зала.
– Пусть слова скажет колдунья, – внезапно произнесла та самая старуха, что меланхолично восседала у очага в кресле. Старческий голос прорезал праздник острым ножом. – У колдуньи больше власти над этим миром, чем у любого короля.
В этом заключалась истина.
Все знали. Все согласились. Даже Бариан Мейхарт возражать не смел. Он ответил легким кивком. Однако, когда взгляд Гвин пересекся с его взглядом, адептку словно обожгло. Но это было неважно.
Неважно, пока звучал колокол.
Гвин торопливо оторвалась от мужа. Вышла на середину зала, стуча каблучками. Туда, где сходились стрельчатые узоры каменной плитки.
Ревность. Зависть. Восхищение. Желание. Похоть. Боль. Страх. Почтение. Все смешалось в одной точке. В ней. Как должно. Чтобы завершить один виток. И начать новый.
Колокол умолк.
Тишина, густая, как патока, заполнила помещение. Лишь похрустывали дрова в каминах. Тихо и нерешительно.
Гвинейн развела руки в стороны. Повернулась на месте так, чтобы оказаться лицом к высокой йольской ели. И громко произнесла те слова, что год за годом твердил собственный отец все ее детство:
– Ночь Матери сегодня наступает. Пусть колесо свершит свой оборот. Плоды пусть снова станут урожаем. Пусть зло навек уйдет.
Она опустила руки.
Пламень в очагах спал. И зал погрузился во мрак.
Зашептали люди. Одна женщина вскрикнула. Кто-то из детей заплакал.
– Да начнется новый год – год света и благодати! – Голос адептки эхом разнесся по коридорам замка.