– Развлекаетесь? – Дипа пытается нас успокоить, но это нелегко.

Я слишком широко улыбаюсь и бросаю взгляд на свою дочь, явно говорящий: «Ради бога, перестань кричать». Дипа, конечно же, его замечает. Я становлюсь на колени около дочери и нежно глажу ее по спине, напевая при этом песню, которая, как я знаю, ей нравится. Она любит петь. Она любит музыку, но детским песням предпочитает рок. Она часами танцует и играет на воображаемой гитаре под Rolling Stones, Kings of Leon и Guns N’ Roses. Дочь терпит меня только потому, что я напеваю колыбельную. На секунду она немного успокаивается, ее дыхание замедляется, и я думаю, что выиграла. Но моя дочь сообразительна даже в свои три года и чувствует мою тревогу. Она впитывает атмосферу в комнате кожей. Все дети могут делать это со своими матерями. Умные дьяволята.

Она бьет меня по руке и, хотя все еще не научилась четко говорить, кричит слово «негодник» во весь голос. Несмотря на все мои усилия сохранять самообладание и спокойствие, ее крик проносится сквозь меня и что-то внутри зажигается. Я краснею и не могу скрыть своего гнева, когда говорю сквозь стиснутые зубы:

– Прекрати это сейчас же, – и выношу ее из комнаты.

Я сажаю дочь на лестницу, на ее «ступеньку для непослушных», и пытаюсь дышать.

– Ты останешься здесь и подумаешь о своем поведении целых три минуты.

Потом я возвращаюсь к Дипе, все еще дрожа.

– Мне так жаль. Мне так жаль. Я не знаю, почему она так себя ведет.

Но Дипа меня почти не слышит, так как дочь завыла по-волчьи. Ненадолго останавливается и несмотря на то, что говорит она еще так себе, ей удается четко спеть начало своей любимой песни Kings of Leon «Sex on Fire».

Домашние инспекции – это часть процесса усыновления. Социальный работник посещает вас в течение нескольких месяцев, чтобы изучить каждый аспект жизни. Это невероятно нервно, ведь все упирается в то, какую оценку он или она даст. И это не ограничивается самими потенциальными родителями.

Дипа планирует поговорить со всеми, кто сыграл хоть малейшую роль в нашей жизни, от наших бывших партнеров до наших детей, работодателей, банков. От этого процесса никуда не скрыться. Самые темные секреты будут раскрыты, взвешены и оценены. Дипа постоянно уверяет меня, что они не ищут идеальных родителей, потому что таких не существует. Но она также говорит, что социальные работники должны быть уверены, что мы можем дать ребенку исцеляющее воспитание, потому что у всех усыновленных детей есть особые потребности в той или иной форме, даже если их берут в семьи с самого рождения: «Детям с дополнительными потребностями нужны сверхустойчивые родители».

Я продолжаю думать о 20 % детей, которые, как я узнала, снова попадают в детские дома, потому что их приемные родители не справились, потому что ущерб, нанесенный ребенку, был слишком велик.

– Никогда не знаешь, как проявится травма у ребенка. И нет большей травмы, чем потеря родной матери. Ничего в мире с этим не сравнится.

Я киваю. Но я не согласна. Думаю обо всех семьях, о которых мне когда-либо приходилось заботиться. Чудовищно их горе, если умирает ребенок, это невыразимая, немыслимая трагедия. Я представляю свою бабушку и фотографию ее сына, последнюю его фотографию перед смертью в возрасте четырех лет. Под изображением стро́ки, не знаю чьи, но мне всегда нравились:

Я знаю, что моя бабушка так и не оправилась от потери ребенка, и это навсегда оставило огромную дыру в сердце нашей семьи. Она уже пожилая женщина, но не проходит и дня, чтобы бабушка не скучала по своему сыночку. Я стараюсь перестать думать об этом и сосредоточиться на радостной возможности любить еще одного ребенка. Но я не могу перестать думать о биологических матерях и о той боли, которую они должны испытывать, потеряв дитя, какими бы ни были обстоятельства. Я пытаюсь выключить этот страх, забыть его. Но он сидит где-то под ребрами. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю о том, что ребенку невозможно оправиться от травмы усыновления. Я знаю, что это значит. Я видела это на работе. И я слышала об этом, особенно от своей мамы.

Мама, научившая меня языку милосердия, сама учится на социального работника по защите детей, а я все еще переживаю фазу трудного подростка. Я слоняюсь по паркам с друзьями, курю и пью джин-тоник. Мне бы самой не помешал социальный работник. То, что мама хочет работать с младенцами, детьми и подростками, меня не удивляет. Она мягкая, нежная и полная любви. Мама много лет была няней и всегда находилась в окружении детей. Но я никогда не представляла, что она может быть жесткой – качество, которое, безусловно, необходимо социальным работникам. Когда она наконец получила квалификацию и начала работать днями и ночами, в будни и по выходным, в ней что-то поменялось. Она устала, понятное дело, но тут скрыто и нечто иное, более глубокое. Она выглядит преследуемой. Она перестает спать. Годы спустя она объясняет мне свой недостаток сна, а еще позже я начинаю пытаться понять все, чему она была свидетелем. Но я никогда не пойму. Не до конца.