В это время люди много говорят о храбрости. Но я совсем не чувствую себя смелой. Я чувствую страх и вину. Я провожу день, наблюдая, как мой сын играет в баскетбол в саду. Я плачу. Как я могу рисковать заболеть? Как можно быть такой эгоисткой? Он слишком далеко, чтобы увидеть мои слезы. Он смотрит в окно и машет рукой, затем крутит баскетбольный мяч на пальце и делает какое-то глупое танцевальное движение. Дочь входит в мою спальню, неся чашку чая. Она ставит ее и улыбается.

– Знаешь, у нас все будет хорошо, – говорит она и смотрит на своего брата. – С ним все будет в порядке, – она откидывает голову назад, как всегда вызывающе. – Мы хотим, чтобы ты сделала это. Кроме того, когда ты не на работе, ты сидишь дома и раздражаешь нас.

И я смотрю на ее ухмылку, вспоминаю ее новорожденную, свернувшуюся клубочком. Какой удивительной она выросла. Может быть, я не чувствую себя храброй, но, благодаря моим детям, я всегда нахожу в себе смелость заботиться.

Тем не менее я чувствую еще и боль. Боль за пациентов, которые погибнут, за родственников, которых не будет рядом, чтобы держать их за руки. Я думаю о медсестрах, врачах, медицинских и социальных работниках, которые будут рисковать своей жизнью (даже до того, как узнаю о проблемах со средствами защиты по всей стране) и получат моральные травмы и психические заболевания в результате своей работы. Эти обычные женщины и мужчины, живущие в необычные времена. Я боюсь. Но тяга к работе преобладает над всем остальным и сидит в моей груди, заполняя дыру, о существовании которой я даже не подозревала. Я чувствую ее во рту и ощущаю кожей.

Я убираю телефон и бросаю последний долгий взгляд на воду. Эта река поглощает все истории. Одну огромную историю мы переживаем прямо сейчас. Мою историю и вашу. Я начинаю идти, сначала медленно, потом почти бегу. Бегу к больнице и ничего не слышу, кроме тишины: на улицах и дорогах нет ни машин, ни людей. Но в больнице включают аварийный сигнал, и я различаю крики из палат впереди, и сирену скорой помощи, и детский плач. Я поднимаю глаза и вижу свою маму, каким-то образом она оказывается рядом со мной, и я впервые понимаю, что это значит. Что бы ни случилось, когда бы моя дочь и мой сын ни посмотрели наверх, я всегда буду рядом. Всегда.

Я бегу сейчас не потому, что тороплюсь, а потому, что не могу остановиться. И я слышу свое сердцебиение и звук своих каблуков на мосту. Я слышу своего папу. Голос родной матери моего сына. Как моя бабуля просит у Дороти джемпер Marks & Spencer, вишневый. Как мама говорит мне, что все будет хорошо, а мой брат заявляет, что открыл Ибицу. Слышу, как мои дети смеются, и их смех густой, как кровь. Я думаю о медсестрах, с которыми работала, об этих опытных и сострадательных людях, и о том, чему они меня научили: Рэйчел – доброте, Имонн – командной работе, Джесс – стойкости. Я стою рядом с ними, по крайней мере какое-то время, и у меня кружится голова от всего, что было до и будет после. Я не была прирожденной медсестрой. Но эта тяга глубже и сильнее, чем я могу описать словами. Может быть, я ошиблась. Может быть, мы все ошиблись. Возможно, наоборот, я нашла призвание.

Я притормаживаю у входа и перевожу дыхание. Больницы всегда были моим убежищем, как и сейчас. Но я предполагала, что они будут убежищем и для пациентов. Я ошибалась. Ошибалась во многих вещах. Тем не менее, когда жизнь бросает мне вызов, именно в уходе за больными я нахожу больше всего ответов, больше всего утешения, больше всего уроков. Медсестры напоминают мне о том, кто мы и кем должны быть. Именно медсестры заставляют меня становиться лучше.

Моя коллега Сандра ждет у входа в халате и с запасной униформой, чтобы я могла переодеться. Мы не виделись несколько лет, но времени на светские беседы нет. Она передает халат и кивает: «Добро пожаловать домой».

Примечания