Ребекка просыпается от звука взрывающейся снаружи петарды, визга и свиста фейерверков, далеких аплодисментов и смеха. Эти звуки, которые должны радовать любого ребенка, у Ребекки вызывают тревогу и нервозность. Она издает звук, нечто среднее между стоном и криком. Джулия кричит. Голова Филиппа высовывается из-за занавески, зовя меня. Сейчас полночь. Я подношу палец к губам и шепчу:

– Вы в порядке?

Джулия закрыла нос и рот рукой. Она помогает Ребекке переодеться и умыться, и когда я подхожу, Ребекка лежит на специальной простыни от недержания, одетая только в пижамный топ.

– Смотрите, – Джулия указывает на участок, вымазанный ржавой кровью.

Я глажу волосы Ребекки.

– Привет, Ребекка, это Кристи. Я собираюсь помочь маме вымыть тебя.

Тело Ребекки содрогается и содрогается. Я натягиваю фартук и наклоняюсь к прикроватному ящику за новыми простынями.

– Похоже, у Ребекки начались месячные, – говорю я.

Филипп обнимает Джулию, ее рука опускается. Они оба выглядят потерянными, как будто внезапно проснулись и не знают, где находятся.

– Она была ужасным подростком, – говорит Филипп и беспомощно плачет.

Ребекка мечется, скрипит зубами, ее глаза вращаются в разные стороны. От нее пахнет потом и инфекцией, несмотря на то, что мы ее мыли два часа назад. Ее тело так сильно потеет, что мне приходится внимательно следить за любыми признаками обезвоживания. Мышцы девушки напряжены и истощены, ее конечности тощие и кривые. Мне грустно и трудно смотреть на выражение лиц ее родителей. Но я заставляю себя. Люди говорят, что жизнь проносится перед глазами именно в тот момент, когда вы умираете. Но я вижу вспышки в их глазах. Их жизнь никогда не будет прежней. Я занята тем, что устраиваю Ребекку поудобнее. Джулия вообще не может говорить. В этой ситуации и у меня нет подходящих слов.

Филипп помогает мне двигать Ребекку.

– Я бы все отдал, чтобы снова услышать, как она хлопает дверью, – говорит он.

В нашей семье тот самый период хлопанья дверью. Тем не менее теперь, когда моей дочери 15, а сыну 13, не проходит и дня, чтобы я не вспоминала, что быть родителем – это привилегия. «Нам так повезло», – говорю я своим детям и себе. Жизнь так драгоценна. Они всегда были близки, но сейчас стали ближе, чем когда-либо. Я помню, как наши социальные работники беспокоились (вместе со мной) об усыновлении: как это может повлиять на ребенка, присоединяющегося к семье, так и на моего родного ребенка. Но я не знаю братьев и сестер, которые были бы так же близки, как мои дети. И они недооценили мою дочь, дочь медсестры. Конечно, бывают трудные дни. Быть матерью одиночкой не так-то просто. Быть любым родителем непросто. Но сестринское дело многому меня научило. И за эти годы пациенты и их родственники научили меня самой большой истине: единственное, что имеет значение в конце концов – это семья. И семьи бывают разные. Часто мы не осознаем, насколько нам повезло, пока что-то пойдет не так, и только тогда мы понимаем, что были счастливы.

Бывают дни, когда я работаю, а они уезжают в школу. Бурная деятельность, уборка, беготня, попытка просмотреть сотни электронных писем и бесконечный список дел вдобавок к моим рабочим обязанностям. Я на секунду останавливаюсь. Сестринское дело дало мне возможность жить сегодняшним днем и ценить это. Эти будни со всеми стрессами обычной жизни волшебны. Ничего не произошло: ни несчастного случая, ни чрезвычайной ситуации, ни серьезной болезни, ни рождения, ни смерти, ни насилия, никакого значимого события в жизни, ни свадьбы, ни похорон, ни крещения, ни выпускного. Сестринское дело придает волшебство нашим рутинным дням. Обыденность человеческого существования – то, в чем я нахожу наибольшую красоту. Я останавливаюсь и впитываю значение всего вокруг: природы, человечества. У меня перехватывает дыхание: насколько хрупкими, необычными и уязвимыми мы можем быть, насколько мы полны ненависти, любви, одержимости и сложности, каждый из нас.

Мне не нужно видеть северное сияние или падающую звезду, чтобы почувствовать, как мое сердце разрывается. Я просто смотрю, как мои дети завтракают. Иногда они ловят меня на том, что я изучаю их лица, их выражения, смотрю на них не моргая. «Ты такая странная, мама», – говорят они мне смеясь. Но я не могу остановиться. Я не хочу моргать. Потому что все закончится в мгновение ока.