После паузы Венди улыбается.

– Совсем плохо, – говорит она и прижимает руку к центру груди, где-то возле сердца.

– Я так и думала, – говорит Сандра резким и серьезным голосом.

Она встает, берет истории и уходит, подмигивая мне.

– Думаю, мне нужен морфий, – говорит Венди, все еще держась за грудь.

– На это нет никаких шансов, – отвечаю я, и мы ухмыляемся.

После нескольких месяцев, проведенных в нашем новом арендованном доме, когда я работала по 90 часов в неделю, ухаживала за людьми и писала, наконец, мне удалось увидеть более широкую картину. Я часто вспоминаю пациентов и их семьи, которые были в гораздо худших ситуациях и пережили гораздо более страшные вещи. У нас есть крыша над головой, еда и любящая семья. У нас есть мой брат.

Мы никогда не узнаем, что заставило такого сильного человека, как он, упасть в тот день. Парамедики сказали, что это могла быть аритмия или низкий уровень глюкозы в крови, но что бы это ни было, оно прошло. Я делаю ему ЭКГ в двенадцати отведениях на работе, чтобы проверить его сердце. Я показываю ЭКГ специалисту, и она пожимает плечами. «Все нормально. Стресс может проявиться как угодно».

Брат улыбается, поднимает руку и напрягает мышцу. «Железо», – говорит он. И мир снова движется: медленнее, чем раньше, но движется. Нам повезло. Однако я до сих пор чувствую ужасную вину перед своими детьми, которые стараются изо всех сил. Они не просили всего этого. Решаю отвезти их отдохнуть в доме на колесах: я нашла дешевое предложение. Родители всегда брали нас с собой в такое путешествие на каникулы. Однажды, когда папу уволили, мы остались в таком доме на все лето, и мама мыла голову в реке средством для мытья посуды. Я до сих пор помню, какими мягкими были ее волосы, как они пахли. Тогда жизнь моих родителей была нелегка, и тем не менее они подарили своим детям счастливые воспоминания. Я хочу попробовать быть похожей на них.

Мои дети вне себя от возбуждения. Однажды они сказали, что лагерь – лучшее место в мире. Конечно, как бы я ни старалась подражать маминому стилю воспитания, я не она. И я не могу представить себе ничего хуже такого отдыха. Но выражение детских лиц говорит само за себя, и впервые за много месяцев я улыбаюсь.

В лагере все еще хуже, чем я себе представляла. В буфете кашляют люди, они наваливают на тарелки столько еды, что булочки, сосиски для хот-догов и куриные ножки падают прямо на землю, и их пинают. Еда катится, оставляя за собой блестящий жирный след. Детям, правда, нравится. Когда я говорю им, чтобы они брали все, что хотят, они подозрительно смотрят на меня, будто это уловка.

Вечером тут устраивают худшее развлекательное мероприятие, которое мне когда-либо приходилось видеть. Человек в костюме медведя ходит и обнимает взрослых и детей. Я не хочу, чтобы меня обнимали. Но дети это любят. Для них это рай. Они счастливы. Я сижу тихо, чувствуя подавленность и усталость, наблюдая за ними и пытаясь найти радость в их улыбках. Вечернее шоу заканчивается тем, что дети на сцене пытаются выиграть приз. Взрослые, все парами, сидят в баре и, кажется, хорошо проводят время, смеются и пьют. Мне невыносимо их слушать. Я думаю сходить за берушами в фургон, но решаю выстоять и заказываю ведерко Пино Гриджио за пустой стол. Бармен смеется, думая, что я шучу, но затем видит мое хмурое лицо и наливает самый большой бокал вина, который я когда-либо видела. Моя дочь перед сценой в окружении новых друзей, ее лицо разрисовано всеми цветами радуги. А сын на сцене пытается выиграть приз. Гигантский медведь стоит рядом с ним. У Барни – медведя – есть микрофон. Он спрашивает детей по очереди случайные вещи, например, любят ли они мороженое. Затем он спрашивает моего сына:

– С кем ты здесь? С мамой и папой?

И мой сын, сияющий от гордости, с трясущимися от волнения руками от перспективы выиграть переводную татуировку, указывает на меня. Медведь протягивает ему микрофон:

– Я с мамой, – говорит он шепелявя. – Без папы. Потому что они разводятся.

И луч прожектора падает на меня как раз в тот момент, когда я делаю большой глоток вина.