Когда иду к больнице, я не оглядываюсь на парламент. Лучше, чтобы не мы заглядывали к ним в окна, а наоборот, они чаще оттуда выглядывали. Скорая помощь перегружена. Это хаос. Октябрь не сулит ничего хорошего. Октябрь – начало напряженного периода, самое начало холодов, до более спокойной весны еще далеко. Тем не менее коридоры уже заполнены пациентами на носилках, везде сидят больные и их родственники, а из кабинки доносится крик какого-то мужчины. Я прохожу мимо женщины, которая сидит рядом с ингаляторами с кроссвордом на коленях. Она машет рукой, когда я прохожу мимо. Я машу в ответ. Рядом с кроватью есть занавески, из-за них доносится смех. Мимо пробегает санитар, чуть не сбивая меня с ног, и я пробираюсь мимо уборщика, который полирует пол большой электрической машиной.
В соседней кабинке человек совершает постоянные циклические движения в воздухе, как будто едет на невидимом велосипеде. Его дыхание слишком глубокое и странное, у него инсульт. Для инсульта нет подходящего времени или места, но в этой больнице нет специализированного отделения, поэтому пациента, вероятно, необходимо перевести: в течение 90 минут. Это может показаться достаточно долгим сроком, но в больницах время летит незаметно. Рядом с ним сидит женщина помоложе, возможно, его дочь, и на ее лице выражение беспокойства. Жизнь так непостоянна. Инсульт часто приходит из ниоткуда и меняет всю жизнь человека. Я отворачиваюсь.
Мой друг умер от инсульта, пока я писала эту книгу. И мне трудно смотреть на любого пациента-мужчину в возрасте 60 лет, не думая о своем собственном отце. Я не могу избавиться от образа его умирающего тела, выражения его лица, когда он делал последний вздох, взгляда моей мамы. Горе остается с нами, время не лечит. Я усвоила это на собственном опыте. Нет решения, нет облегчения. Вы будете жить с этим. И некоторые дни тяжелее других, независимо от того, как давно случилась потеря. Медсестрам, врачам и другим медицинским работникам трудно избавиться от недавних болезненных воспоминаний о смерти близкого человека и вернуться к памяти о более счастливом времени, потому что каждый день мы видим боль и смерть. Но всегда есть что-то, что выводит нас из собственных мыслей. Занятость. Отсутствие времени думать или испытывать эмоции. Странное и, вероятно, нездоровое утешение. И реанимация никогда не перестает напоминать мне, что всегда есть кто-то, кому еще хуже.
Женщина в соседней кабинке подключена к аппарату переливания крови. Ее закутали во множество одеял, но кости все равно торчат из-под них. Волосы тонкие и клочковатые. Реанимация – не место для онкобольных. Но часто у них развиваются разные осложнения.
На соседней койке у наркомана случилась передозировка, и медсестра вводит противоядие в едва заметную вену. Медсестра отскакивает, как только вводит лекарство, что, по моему опыту, правильно. Люди могут просыпаться внезапно и реагировать бурно, нередко пациенты набрасываются на медсестер. Мы регулярно раздаем этот препарат наркоманам на случай, если у одного из них случится передозировка: они лечат друг друга. Эта простая инициатива спасла бесчисленное количество жизней. Несложные вещи часто имеют наибольшее значение.
Я прохожу мимо и слышу, как студентка-медсестра знакомится с пациентом с собакой-поводырем, а затем спрашивает пациента: «Как вас зовут? А как бы вы хотели, чтобы вас называли? О, какая милая собака!» И это заставляет меня улыбаться, радуясь, что некоторые вещи движутся в правильном направлении. Я помню дни, когда идея спросить, какое имя предпочитает пациент, вызвала бы смех как у медсестры, так и у пациента, который, вероятно, был бы сбит с толку. Студенты-медсестры в наши дни учат меня многому о языке молодежи, уважении и прогрессе.
Рядом суетится сестра Сандра, одетая в два фартука, с пластиковой маской типа козырька на голове и марлевой маской, висящей на шее.
– Можешь помочь?
В прошлом я работала с медсестрами, которым нравится постоянно выглядеть занятыми, даже когда это не так. Сандра не из их числа. Она не останавливается. Вокруг нее всегда толпятся люди, которые спрашивают ее о разных вещах. Наблюдать за ее работой – все равно, что следить за дирижером оркестра.
В реанимации странный ритм. Во всех больничных отделениях есть своя музыка, и если прислушаться, то можно ее услышать и понять, что будет за смена. Это саундтрек в головах персонала, а возможно, и пациентов. Я начала замечать взаимосвязь между отделениями и музыкой, а также искусством. В то время как в реанимации, как и в отделении психического здоровья на стене висит репродукция «Водяных лилий» Моне, на самом деле они, скорее, ассоциируются с чем-то абстрактным, может быть, с Джексоном Поллоком. Шаги Сандры – часть музыки отделения реанимации: сердитое клацание, скрип ботинок, громкий и ровный, почти неумолимый шаг.
– Венди бездомная, – говорит она мне. – На нее напали какие-то ублюдки, – Сандра вытирает руки колючим полотенцем для рук, – таков мир, в котором мы живем.
Но она не выглядит удивленной. Тотальная и абсолютная жестокость растет в нашем обществе, и маргиналы каким-то образом становятся мишенями: люди с ограниченными возможностями, ЛГБТ-сообщество, бездомные, афроамериканцы, представители этнических меньшинств. Сотрудники больниц борются с преступлениями на почве ненависти в беспрецедентных масштабах. Я спрашиваю Сандру, почему в наши дни боль и гнев доминируют. Почему так много людей испытывают такую ненависть.
– Вопрос, скорее, в том, почему люди страдают, а не в том, почему они ненавидят. За всей этой ненавистью в нашем мире так много страха. Но я все равно хотела бы убить этих ублюдков. На прошлой неделе у нас был бездомный мужчина, которого подожгли, и десятилетний ребенок, над которым издевались за то, что он гей, – продолжает она. – Он бросился под автобус, – Сандра видела все виды насилия в мире.
Венди представляет собой кровавое месиво. Ее лицо будто пропустили через мясорубку: нос смотрит в сторону, глаза запали, вокруг них огромные синяки, а склеры кроваво-красного цвета. На Венди шейный воротник Шанца, а рядом с ее лицом свернуты и примотаны скотчем ко лбу и подбородку два полотенца, чтобы не дать голове повернуться. Футболка разорвана, и я вижу большой заживший шрам по центру груди и синяки цвета масляных пятен по всему животу и правому боку. Левая нога находится под странным углом, а правая явно короче. Штаны Венди разорваны в клочья.
Я смотрю на полицейских, собравшихся у медпункта. Они все время приходят в отделение реанимации. Многие врачи, которых я знаю, предпочитают называть нас «отделением неотложной помощи», возможно, потому, что большая часть их работы связана с опасными для жизни травмами, требующими немедленного вмешательства. Я не могу себе представить, что за человек мог сделать такое с другим человеком: бить, пинать и причинять ему такую боль. И почему количество таких пациентов так резко увеличилось. Политика всегда была частью сестринского дела, но наша нынешняя ситуация, рост ненависти в обществе, просачивается в здравоохранение, как яд в воду.
– Готовы переворачивать, ребята?
Сандра находится в головной части. Переворачивать фиксированного человека нужно так, как если бы он был бревном, двигая тело как можно аккуратнее, потому что в таких случаях всегда есть подозрение на повреждение шейного отдела позвоночника. Чтобы перевернуть Венди, нужно четыре человека: Сандра держит голову и шею, рядом стоит врач, сзади – медсестра, готовая вытащить доску, на которой лежит пациентка, а я расположилась у ее ног. Я всегда в том конце, потому что мы выстраиваемся по росту, а мне его не хватает.
Сандра объясняет Венди, что происходит, а затем устанавливает зрительный контакт со всеми нами, прежде чем четко сказать нам, что и как она будет делать. Мы пытаемся избегать команды «Раз, два, три», потому что люди никогда не знают, начнем мы на три или после трех. Если мы не будем двигаться в полный унисон, позвоночник Венди окажется в опасности.
– На старт, внимание, поехали!
Мы поворачиваем Венди к себе, и медсестра вытаскивает жесткую доску с носилок, внимательно осматривает спину пациентки и проводит пальцами по ее позвоночнику, как будто играет на пианино. Венди на сильном обезболивающем, но она все равно тихо стонет. Мы кладем ее обратно, опять же по команде, осмотр завершен. Он повторится, когда Венди полностью проснется.