На пятый день по приезде я был отозван. Поэтому и отправился с докладом и для получения дальнейших распоряжений, обратно в Одессу, передав свои полномочия дивизионному врачу К-ну.

По возращении моем в Одессу я в тот же день сделал доклад между 5 и 6 часами пополудни обо всем замеченном и найденном генерал-адъютанту Коцебу, собравшему к 7 часам того же дня совет из наличных в Одессе военачальников. На этом совете, кроме вышеизложенного, я показал число умерших в лагерном сборе, сообщил сведения о 42 холерных, оставленных мною в городском лазарете, и о 36 человеках с подозрительными расстройствами пищеварения в самом лагере, испрашивая дальнейших распоряжений к роспуску лагерного сбора. Вследствие такого доклада в 8 часов вечера разосланы были по телеграфу распоряжения, чтобы в первые 24 часа вывести все войска из пределов лагерной местности в недальние окрестности города по разным дорогам и возможно мелкими частями; чтобы в местах первой их остановки задержать войска до высылки для них маршрута по телеграфу. То же распоряжение сделано и для войск, остановленных на пути следования прежде: чтобы всех больных холерою, с подозрительными расстройствами пищеварения сдать в городской лазарет и из одержимых неясными формами болезни составить особую слабосильную команду при лазарете под наблюдением врача и особого офицера.

Что же касается до дальнейшей участи описанной лагерной местности, решено было продать ее с тем обязательством, чтобы купивший ее лишен был права когда-либо строить на ней жилые помещения.

Мне остается досказать, что, несмотря на помещение холерного лазарета и слабосильной команды в самом Николаеве, ни от войск, выведенных из лагеря, ни от лазарета и слабосильной команды заражений на жителях Николаева и его окрестностей не обнаружилось. Чтобы окончательно выяснить такую неуязвимость или устойчивость Николаева против холеры, несмотря на повторявшийся занос ее в больших массах лазаретными больными и затем выведенными из лагерной местности войсками, необходимо подробно разобрать отношения всей этой местности к рекам Бугу с его лиманом и Ингулу.

Река Буг на протяжении последних 232 верст до впадения в лиман имеет вообще падения 0,167 саженей на версту. Но вследствие неравномерного падения и весьма различной ширины Буга быстрота течения в нижней его части гораздо слабее, чем в верхней, так что суда непаровые в час делают от 8 до 2 верст. При ветре с моря вода принимает даже обратное течение и, поднимаясь, затопляет низменные плавни, даже у местечка Новая Одесса. Дно Буга сначала песчаное, по мере приближения к Николаеву делается иловатым, а против устья Ингула состоит из чистого ила. Глубина его на этом протяжении бывает от 5 до 35 футов, ширина колеблется между 400 и 600 саженями; но против устья Ингула достигает 1400, а близ Николаева опять уменьшается до 500 саженей. Только ниже города начинается так называемое нижнее течение Буга, который, широко разливаясь, образует Бугский лиман. Поэтому и весенний разлив бывает значителен только в верхнем его течении, а в нижнем его почти не заметно. Равно и на изменение уровня воды в самом нижнем течении мало имеет влияния весеннее таяние снегов, а больше ветры: дуя с севера на юг, сгоняют, а дуя с юга на север, поднимают воду, но все-таки не более как на один фут против обыкновенного ее уровня. Река Ингул в нижнем своем течении (124 версты) представляет глубину вообще от 8 до 14, при своем устье более 21 фута. Падение его на всем протяжении очень значительно и составляет 0,172 саженей на каждую версту, но в устье ежедневно изменяется: с полуночи до полудня струя идет из реки Ингула, а от полудня до полуночи вода идет обратно из реки Буга. Этим обстоятельством пользуются даже для входа и выхода судов.

Из всего сказанного ясно вытекает, что как в нижнем Буге, так и в устье Ингула не бывает ни значительного, ни продолжительного падения уровня их вод. Потому и в прилегающих к ним местностях ни больших, ни продолжительных колебаний почвенных вод тоже происходить не может, а следовательно, главного условия для развития заразного зародыша в эпидемию в местности Николаева не существует. Совсем другое можно сказать о лагерной местности, расположенной на несколько верст выше устья Ингула и торчащим над рекою непрерывным и утесистым обрывом. Тут падение уровня реки уже бывает значительно и продолжительно, а понижение почвенной воды в обрывистой ее, береговой местности, состоящей из крупных кварцевых и песчаных наслоений, происходит быстро. Конечно, нельзя сомневаться и в том, что при таких данных в первом месте хорошее водоснабжение, а в последнем недостаток в сносной воде тоже играют первенствующую роль.

Так как Одесса с Константинопольской холеры сделалась очагом хронического ее развития и, несмотря на это, не переставали свирепствовать летом дифтерит и скарлатина, то в 1871 г. я отослал свое семейство на летний сезон за 560 верст, в торговое местечко, имевшее свой сахарный завод, – Калигорку (Киевская губерния, Звенигородский уезд), в которой и в предыдущее лето холеры не было. Мой родственник Ц. Ц. был там постоянным врачом и жил в полуверсте от местечка на хуторке, находившемся за небольшою речкой, местами пересыхавшею каждое лето, но в особенности высохшей в засуху 1871 г. Одновременно с этим обнаружилась холера в местечке после продолжительно свирепствовавших между жителями поносов. И в самую эпидемию холерные приступы большею частью обнаруживались там после 4–6-дневных, легких поносов, особенно между еврейским населением, осаждавшим в то время квартиру доктора беспрерывно. Понятно, что при этом неизбежно многие больные, дожидаясь прихода доктора, посещали ретирадник, выстроенный для прислуги, шагах в 60 от жилого дома, возле скотного двора. Ретирадник этот заднею частью своею выходил на фруктовый сад, отделяясь от него забором. В саду же вблизи ретирадника и ниже его был мелкий колодец, служивший для поливки, а под дождевою трубой сарая стоял большой чан для дождевой воды, которая в нем зачастую припахивала. Чтобы выяснить дело, необходимо сказать, что сад составлял бы исключительное место для детских игр, если бы на соседнем, скотном дворе не содержался забавный, старый козел, с которым вечно играл и возился мой старший 6-летний сын, пребывая при этом подолгу на площадке, находившейся между ретирадником и чаном с загнившею водою. Так как постоянная возня мальчика с козлом особенно пугала его бабушку, то последняя часто сопровождала и оставалась вместе с мальчиком на площадке, то отклоняя его от возни с козлом, то опять любуясь его ловкостью, – как вдруг бабушка после немногократных и безболезненных послаблений низом ослабела и получила непродолжительные корчи в икрах. На другой день она чувствовала некоторую слабость, но считала себя оправившеюся, как вдруг теми же припадками захворал ее внучек – с тою разницею, что после двух-трех испражнений и кратковременных корчей мальчик погрузился в спячку. Получив телеграмму о таком безнадежном положении его, я на другой день по железной дороге прибыл из Одессы в Калигорку и застал сына в той же глубокой спячке, с синими губами и с самым легким свинцовым оттенком на всем охладевшем и несколько влажном теле. Более заметна температура была на одном сильно запавшем животе, не издававшем ни малейшего тимпанического звука. В щели полузакрытых век виднелись белки вверх завороченных глаз. Дыхание было еле заметно, пульс малый до неуловимости, в стороне сердца трудно уловимое дыхание. В комнате я еще застал острый запах горчицы, оставшийся от усердного употребления раздражающих втираний. Так как в Одессе я видел уже много хороших исходов от употребления боткинскими последователями солянокислого хинина в холеротифе, то при объявленной врачами безнадежности положения я и решил все лечение ограничить этим средством и еще парным молоком в качестве питательного. В течение четырех суток, днем и ночью, каждые полчаса и через час быстро проводилась чайная ложечка раствора по пальцу, проведенному за корень языка и придавливавшему надгортанник, а затем после кратковременного отдыха давалась ложка парного молока, которое расходовалось чаще лекарства. В этот период времени израсходовано было более 50 гран хинина и не менее трех кварт парного молока. Утром на пятые сутки такого лечения и на восьмые от начала болезни стало более заметным правильное, хотя редкое дыхание. Пульс стал осязательным, хотя очень мягким, длинным и редким, до 40 ударов в минуту; стали заметны признаки возвращения сознания и рефлекторные движения в лице при укусах мух, и в течение нескольких часов проявлялись слабые усилия к рвоте, с которою, наконец, при поднятии больного вышел непрерывный, вершка в три длиною, плотный цилиндр, толщиною в мизинец, творога, смешанного с эпителием и сгустившеюся слизью желудка. После этого в течение часа рвотою были выброшены еще восемь подобных сгустков, покороче первого. С тех пор началось медленное выздоровление; на четвертой только неделе от начала болезни, от употребления раздражающего втирания, кожица на всем теле слущилась большими пластами, и по выздоровлении как последствие осталось ослабленное движение левой нижней конечности, деятельность которой восстановилась только с наступлением периода возмужания.

На шестой день после бабушки, а на пятый после ее внучка захворал тою же формою холеротифа и кучер, учивший мальчика возиться с козлом и потому остававшийся дольше его на площадке у того же ретирадника. При содействии горчичников и солянокислого хинина и кучер на восьмой день от начала болезни выписался здоровым из местной больницы. Но, придя домой, на ночь наелся печеного картофеля, до которого был большой охотник, – и в ту же ночь от рецидива холеры умер.

Взвесив все обстоятельства, сопровождавшие три последних случая заболевания холерою, нельзя не сомневаться в том, что ретирадник, посещаемый больными с легкими поносами, играет в них роль главной причины. Но для окончательного выяснения этого факта и чтобы не дать никому возможности впасть в противоречие с рассказанным мною выше фактом о безвредном влиянии ретирадника на дальнейшее распространение холеры в Казанском холерном и прочих отделениях госпиталя, я должен пояснить, что ретирадник в Казани представлял обширное глухое место, в котором до появления холеры от скопления громадных в нем каловых масс и мочи развилось донельзя гниение с мириадами свойственных гнилостному процессу бактерий, которые своим преобладающим влиянием прекращали развитие, уничтожали самое существование холерных бацилл, попадавших в эту загнившуюся среду с испражнениями от холерных больных; тогда как в жиденьком, деревенском ретираднике, сколоченном из досок над уровнем земли и с двух боковых сторон не имеющем стен, и потому открытом для доступа воздуха и животных, условия представлялись совсем другого рода. Начиная с того, что на всем хуторе никогда не проживало более четырех человек прислуги, большую часть дня проводившей далеко вне дома и только к ночи собиравшейся на хутор; надо сказать и то, что, по обычаям деревенских жителей, редко кто отправляется в ретирадник для малой нужды, а только для большой, причем, конечно, в ретираднике образуется преимущественно накопление одних каловых плотных масс с сравнительно весьма малым количеством мочи, которая при летней жаре легко впитывается в почву либо высыхает, а потому весьма мало способствует разжижению, а вместе и загниванию каловых масс. Последние же, пока они сохраняют свою свежесть, плотность, составляют искомое лакомство для свиней, которые имеют с двух сторон доступ в ретирадник, с жадностью пожирают плотные каловые массы, часто без остатка.

Таким образом, этот деревенский на куриных ножках и без боковых стен ретирадник далеко не представлял такого гниющего очага, как ретирадники в госпиталях и вообще в городах, и потому не мог ни уничтожать, ни прекращать дальнейшего развития холерных бацилл в попадающих в него холерных испражнениях от больных посетителей. Поэтому при частом его посещении больными с холерными поносами оставляемые ими жидкие массы, более и более накопляясь и не успевая высыхать, продолжали подвергаться дальнейшему специфическому брожению, т. е. размножению в них холерных бацилл. Ими легко заражались все приходившие в прикосновение как с загрязненными предметами ретирадника, так и с водою колодца, бывшего ниже и вблизи его, и водой, которая служила для поливки растений.

Когда в заседаниях нашего общества возбуждался вопрос о том, поражаются ли домашние животные и в особенности домашняя птица холерою во время холерных эпидемий, то один из его членов, полковник Тавашерна, сообщил, что у него передохло 11 штук гусей от поноса в Казани вслед за тем, когда он сам и много жильцов в доме, в котором он тогда жил, перенесли холеру. Не выходя из роли очевидца, я могу для выяснения этого вопроса рассказать только одно наблюдение. В 1847 г., проходя двором в одну из людских за Булаком, в которых я пользовал много холерных, я наткнулся на следующую сцену: громадный петух, уставившись над выброшенным на сметник горчичником, бил сильно по нему клювом и радостным кудахтаньем сзывал к нему своих кур, которые, скоро сбежавшись, горячо оспаривали между собою находку, каждая порознь носясь по двору с захваченным ею горчичником, пока от нее не отнимала другая счастливица. На другой день я узнал от хозяина, помещика Р., что холера показалась у него на курах, из которых шесть штук уже околели, но петух остался в живых. Я ему посоветовал горчичники и тряпки, пропитанные разными острыми наружными лекарствами, не выбрасывать на сметник, а закапывать в землю, – и мор на курах прекратился.

В деревнях еще чаще, чем в городах, сметник составляет общее место, куда выбрасывается все ненужное. Домашняя же птица не так разборчива, как дикая, и охотно пожирает все, что заделано в тесто или потеряло первоначальную остроту и похоже на пишу; оттого сметники часто причиняют мор среди домашней птицы.