Пусто.

Гуляев выругался. Конечно, какие еще спички: последний раз они разжигали костер позавчера, видимо, туда и ушли последние.

— Зараза, — сказал он вслух.

Эти минуты жизни под грохот приближающейся канонады казались ему последними. Он смотрел на драгоценную папиросу в руке и не понимал, как так, почему нет спичек, неужели и не закурить напоследок, он ведь берег ее именно для этого случая.

Его взгляд случайно упал на то, от чего все время до этого отворачивался и старался не замечать.

Мертвый немец, наполовину заваленный обломками ветвей, в трех метрах от него.

Вот откуда этот усилившийся запах.

Бесформенное темно-коричневое лицо облепили мухи, из-под черных опухших губ торчали оскаленные зубы, и безобразно раздулось под кителем тело. Наверное, из разведки, убит дня три назад. Не смогли утащить…

Может, у него есть спички?

Иван на четвереньках пополз к трупу.

Сначала боялся прикоснуться, потом нашарил ветку и ткнул в раздутую щеку. Мухи с жужжанием взвились над телом. Показалось то, что раньше было лицом.

Воняло страшно.

Гуляев дотянулся до наружного кармана кителя — хорошо, что тот уже был расстегнут — и сунул в него руку.

Шарил внутри осторожно, чтобы ненароком не коснуться самого немца; отчего-то у Гуляева до сих пор осталось это отношение к мертвечине, не то брезгливое, не то благоговейное, не то боязливое — а вдруг проснется и схватит за руку своими гнилыми пальцами.

Спичек не нашел.

Во втором кармане пальцы ухватили что-то тонкое, кажется, фотокарточку.

Вытащил.

С карточки улыбалась красивая немецкая блондинка в крестьянском платье. Какая-то актриса? Жена? Сестра?

Перевернул. Что-то написано по-немецки, но все размыто, ничего нельзя прочитать, кроме «любимому Клаусу».

«Любимому Клаусу, значит. Что ж у тебя спичек-то нет, любимый Клаус?» — Иван со злобы смял папиросу и швырнул в траву. Немедленно пожалел и выругался.