— Посижу немного, — сказал он. — Ты иди.

— Не пойду без вас никуда. Там всего сто метров, и уже наша тропинка, — настаивал Русанов.

— Лучше о Шишакове позаботься, — сказал Гуляев. — Он не соображает ничего.

Действительно, Шишаков уже убрел далеко вперед, и он все так же бормотал что-то под нос, рассеянно глядя перед собой.

— Шишако-о-ов! — крикнул Русанов.

Тот не обернулся.

— Контузило его крепко, — сказал Гуляев. — Иди-иди, не оставляй его. Я-то хоть немного еще соображаю…

— Шишаков, твою мать! — повторил Русанов.

Он метался, поглядывая то на все дальше уходящего Шишакова, то на Гуляева.

— Давай-давай, иди за ним, пропадет же, — сказал Гуляев.

— Так точно.

Русанов оперся на винтовку и спешно заковылял в сторону Шишакова. Оглянулся напоследок, будто снова уточняя, все ли правильно делает. Гуляев кивнул ему.

Вдалеке вновь загремела канонада. Справа раздались далекие разрывы. Еще месяц назад можно было по звуку определить, кто стреляет, немцы или наши, теперь определять и не требовалось: если стреляют, значит, немцы. Артиллерии у Второй Ударной не осталось.

У Второй Ударной ничего не осталось. Вернее сказать, «от Второй Ударной». Судя по всему, даже командования.

О генерале Власове уже несколько дней никто ничего не слышал. Одни говорили, что убит, другие — что эвакуирован самолетом, третьи — что взят в плен.

Пытались прорываться малыми группами. У кого-то вроде получалось. У отделения Гуляева — нет.

Вслед за канонадой где-то вдали зарокотал стрелковый бой.

До тошноты воняло мертвечиной.

Гуляев вытащил из кармана штанов портсигар, в нем осталась одна папироса. Хранил ее на крайний случай, перебиваясь махоркой, а если не было махорки — сухой травой. «У кого-то последний патрон, ну а у меня — последняя папироса», — подумал он, криво улыбнувшись.

Сунул руку в другой карман, зашарил в поисках спичек.