— Ваша светлость, — вымолвил Ригестайн. — Я не буду мешать.
Гилэстэл взглянул в умоляющие глаза, переглянулся с Астидом.
— Хорошо. Запри дверь. Твое место — там. Что бы ни происходило — молчи. Прикуси язык и молчи.
Он указал Ригестайнуна наиболее удаленный угол комнаты, за кроватью Касильды. Юноша быстро захлопнул дверь за теткой, накинул щеколду. Потом метнулся туда, куда ему указал князь, присел на край кровати, вцепившись руками в деревянную спинку. Гилэстэл откупорил выставленные на стол коробочки и флакончики, накапал из одного, другого, третьего в стакан, разбавил водой из кувшина. Сыпнул туда же по щепотке порошков, взболтал, и, запрокинув голову, выпил все до дна. Астид придвинул вплотную к креслу Касильды стул, на который опустился Гилэстэл. Взглянув на Астида, тихо прошептал ему:
— Только домой.
— Я понял, мой князь.
Гилэстэл повернулся к Касильде. Сложив руки ковшиком, он прикрыл глаза, тихо шепча заклинание. В его ладонях затеплился огонек, а когда он их расправил, там оказалась большая бабочка, источающая неяркий свет.
— Смотри, Касильда. Смотри, какая прелестная бабочка.
Бабочка затрепетала широкими узорными крыльями.
— Смотри на неё, Касильда. Как она прекрасна. Она носит добрые сны на своих крыльях. Смотри на неё, Касильда. Слушай меня.
Гилэстэл поводил ладонями, ловя такое положение, чтобы луч света был направлен в глаза Касильды.
— Слушай меня, Касильда. Тебе семнадцать лет. Ты отправляешься в театр. Слушай меня, Касильда. Тебе семнадцать лет…
Ригестайн дернулся, когда его мать, до того неподвижно сидевшая в кресле, вдруг дрогнула, сжав пальцами платье на коленях. Вот голова её склонилась чуть ближе к хрупкому существу в ладонях князя, губы приоткрылись.
— Хорошо, Касильда. Слушай меня. Слушай и засыпай. Спи. Спи.
С этими словами он левой рукой потянул вниз её подбородок, а правой поднес к губам то, во что переродилась бабочка — сгусток теплого света. Ригестайн изо всех сил вцепился в спинку кровати, когда свет проник в рот Касильды, протек по горлу, утихая. Её глаза закрылись, пальцы расслабились — сон овладел ею. Обняв ладонями голову женщины, Гилэстэл прижался лбом к её лбу, закрыл глаза, принимая её в себя.
Чужие сны. В них нет места тем, для кого они не предназначены. Чужие воспоминания порой скучны. А порой страшны тем, кто их носит в глубине своего сознания.
Лицо Ануэльды. Молодое, суровое и недовольное. «Не огорчай отца». Укоряющий взгляд.
Ночь. Душная лектика. Чувствостыда и азарта. «На арену! Несите меня на арену!». Тряпичная маска. Пахнет чужим потом. Обруч великоват. Она постоянно сползает! Мешает смотреть.
Рев людских голосов. Перила трясутся под возбужденными руками. Настил под ногами ходит ходуном. Арена. На ней девять человек. Нет, десять. Пестрые маски. Блеск мечей, вопли боли. Нет стыда. Азарт! Восхищение! Упоение. О — о-о! Как он хорош. Кто? Тот воин. Тот, их предводитель. Как его имя? Ястреб. Ястреб! На нем маска из ястребиных перьев. Гнездо противника повержено! Пять тел на красном песке. Мой герой! Маска снова сползает. В пекло маску! Бесстыдница. Платок. Для него, в знак восхищения. У него такие синие глаза! Его руки… они в крови. Я повяжу сама. Протяни руку, мой герой! «Красавица».
Ночь, торопливый стук деревянных башмаков по мостовой. «Почему встали?». Он. Он. Вся его стая. Здесь он страшен. Это лицо! Оно такое красивое. Нечеловечески красивое. Но не любоваться им хочется. Бежать! «Что тебе нужно?». Ястреб. Хищник. «Несите меня домой!». «Мышка моя. Порезвимся?». Его смех. Он недобрый. От него холодеет душа. «Мне плевать на чужие законы». Пусти! Пусти! Нечеловечески сильные руки! Пусти меня, чудовище! Пусти!