Разбитое окно в домике Фуллертона было заколочено фанерой.

– На время, – сказал Эндер. – Я заказать завтра стекло.

Он отпер дверь и включил верхний свет. Мастерскую окутало туманное люминесцентное сияние. Я старалась не смотреть в ванную, где отпечаток мальчика все еще хранился в пространстве, точно оптическая иллюзия. В воздухе стоял резкий запах хлорки. Бетонный пол был сухой, с кровати сняли постельное белье. Гитару убрали на шкаф.

– А что с лампами? – спросила я, заметив, что они выключены из розеток.

– Для безопасносси, – ответил Эндер. – Надо сначала проверять.

В глубине комнаты стоял чертежный стол, такой же, как у Петтифера, только угол наклона побольше. На стенах ни памятных снимков из семейного альбома, ни вдохновляющих репродукций, ни вырезок из журналов, какие висели в других мастерских. Материалы для рисования на большом рабочем столе были довольно скудны: несколько цветных ручек и карандашей, баночка красной туши, баночка синей туши, грифель и промокательная бумага.

– Я скоро прийти, окей? – сказал Эндер.

Я кивнула:

– Спасибо. – И тут же спохватилась: нельзя отпускать его, не добившись ответов. – Постойте. Эндер?

Он уже стоял на пороге.

– Evet[51].

– А вы не находили записку, когда делали уборку?

– Извините. Мой английский…

– Записку… – Я показала жестом: левая рука – бумага, правая – ручка. – Мальчик оставил записку?

– Фулиртин?

– Да. Фуллертон.

Старик пожал плечами:

– Ничего такого не был, не думаю.

– Вы уверены?

– Да. Очень.