– Что делают?! Кто продает?
– Звукозаписывающая студия выпустила пластинки с твоим концертом.
– Но я не записывала концерт.
– Это они записали прямо там, в зале. Всю ночь выпускали пластинки и с утра продают.
Я ничего не понимала.
– Там же никакого качества.
Клод махнул рукой:
– Все равно берут, просто расхватывают.
Пластинки действительно выпустили и действительно расхватали – около трехсот тысяч за месяц. «Пиаф вернулась!» 300 000 – это тебе не 25 000, с которых начинают считать звездой. Даже полуживая Пиаф могла обеспечить работой на ночь целый завод грампластинок. Могла ли я не петь? Конечно, не могла, и не только потому что иначе не представляю своего существования, но и чтобы не обмануть надежды слушателей.
И все же я обманула, потому что часть их надеялась на мое падение или вообще смерть на сцене. Не дождались!
Тео, мой Тео
Я помню, как тебя привел Клод, этот шут гороховый. Клода Фижю считали моим любовником, одним из длинной вереницы таковых. Моими любовниками полагали всех, кто задерживался подле чуть дольше четверти часа, а уж тех, кто, как Клод, болтался в моей квартире месяцами, зачисляли в таковые, не сомневаясь.
Мне приписывали любовную связь со всеми молодыми людьми, которым я так или иначе помогала в жизни. А как же иначе, чем молодые люди еще могли отплатить не очень-то красивой, маленькой женщине? Только продажной любовью! Альфонсы, не иначе!
Очередной мальчишка, желающий стать звездой?
Но ты не стал меня развлекать, и это было непривычно. Я пела, шутила, болтала в окружении других, время от времени кидая взгляды в тот угол, где прямо на ковре сидел красивый юноша. Встречалась с твоими блестящими глазами, чуть усмехаясь, когда ты тут же опускал их.