И ответ:
– Нет, прошлое не возвращается.
Но его дочь Жаклин не виновата, а потому я поддержала ее выступления в Париже.
Невыносимые боли из-за последствий аварий, операций и ревматизма сталкивали меня в ад постоянных уколов. Вечером укол, чтобы уснуть, утром – чтобы проснуться. И это на гастролях…
Вот тогда журналисты начали гонку за мной в надежде поймать в кадр мою смерть прямо на сцене. Несколько раз казалось, что это произошло – я просто падала во время выступления. Правда, удавалось то зацепиться за рояль, то продержаться до закрытия занавеса и рухнуть уже после этого. Впереди бежала молва: «Эдит Пиаф умерла!» Но я приезжала в очередной город и давала очередной концерт. Зачем? Да для того, чтобы опровергнуть эти слухи!
И еще знак: у меня украли крест, подаренный Марлен Дитрих. Причем украли ночью, воспользовавшись тем, что я приняла много снотворного. Проснувшись утром, я с ужасом обнаружила, что креста, освященного папой римским, на мне нет! Я уверена, что именно после пропажи креста начались мои самые большие неприятности со здоровьем.
Конечно, я тут же заменила его на другой, но это, как видишь, не помогло. Тео, только не вздумай раздобывать мне нечто подобное, уже поздно.
И еще об одном я очень хочу рассказать тебе – о своем концерте в «Олимпии». Что за блажь, сколько их было? Почему именно «Олимпия» и что за концерт?
«Олимпией» руководил Бруно Кокатрикс. Если помнишь, я рассказывала, что именно он разыскал меня после убийства Папы Лепле, когда денег оставалось на пару дней и работы не было, и предложил выступать в кабаре «Трон» и «Красный ангел». Это не были его кабаре, но разыскал именно Бруно. С тех пор мы остались друзьями на всю жизнь.
Кокатриксу очень не нравился мой образ жизни и мое окружение, он, как и остальные, терпеть не мог Симону, Кокатрикса коробило от вида Ролана Авелиса – «актера без имени», как называл тот сам себя, но Бруно все же ценил меня как певицу.
Но в 1961 году он уже не предлагал контрактов ни на несколько месяцев, ни на неделю. Почему? Во время войны «Олимпия» работала как кинотеатр, но с 1946 года снова стала концертным залом. Я выступала в «Олимпии», но в последние годы Бруно смотрел на меня как-то так жалостливо, что коробило уже меня. Я жива, и нечего смотреть на меня, как на недоразумение с того света!
Не только Кокатрикс, но и все остальные смотрели на меня с жалостью. Контрактов не предлагали уже год, никто не верил в мою способность вообще выйти на сцену, а не только петь.
Я слышала, что дела у Кокатрикса в его «Олимпии» идут неважно, он даже попытался поговорить с Баррье по поводу моего выступления, но Луи категорически отказался обсуждать это. Я тоже не была настроена где-то выступать, хотя деньги очень нужны.
– Эдит, сначала подлечись, с деньгами что-нибудь придумаем.
И это Баррье, который был готов гонять меня по всему свету до полного изнеможения! Он знал, что я завидовала смерти Мольера – прямо на сцене – и всегда говорила, что хотела бы умереть так же. Но одно дело говорить, совсем другое – быть в состоянии хотя бы выйти на эту сцену. Баррье твердил за моей спиной, что после первой же песни меня просто унесут на носилках, как уже бывало.
И вдруг…
Я была в ссоре с этим чертовым Шарлем Дюмоном, злилась на него непонятно за что. Все время казалось, что этот молодой человек торопится влезть ко мне в душу и в мою постель, чтобы что-то там захватить. И это мне, для которой раздать что угодно не составляло труда! Сколько раз бывало, когда я отдавала содержимое своего гардероба вплоть до шуб проституткам с улицы, а уж роскошные букеты цветов, привезенные после выступления, частенько оказывались у жриц любви.
У Шарля была мечта – стать моим композитором. Если бы он просто молча подсунул мне свои песни, я бы их пела, но он откровенно говорил о желании писать для меня, понимаешь, не просил униженно на коленях, а говорил. Я понимала, что он талантлив, что песни стоящие, но, во-первых, нужно писать прекрасные мелодии ни к чему попало, для меня в песне очень важен текст, не могу петь просто «тра-ля-ля». Во-вторых и в-главных, он не старался меня просто развлечь, как многие другие. Королева обижалась и не слишком привечала того, кто не спешил становиться послушным пажом.
А тут они написали что-то с Мишелем Вокером. Хитрец, сумел-таки убедить сотрудничать стоящего поэта. Вокера любила и привечала.
– Эдит, мы хотим показать тебе новую песню…