Население готовится к зиме. Мимо нас все время ходят жители с вязанками нарубленного в лесу молодняка. Та же картина на шоссе. Год назад в Пушкино было почти так же спокойно и я уже полагал, что удара на Москву не будет. Он начался 2 октября, так что иды марта еще не прошли.
Октябрь
3-е. Был в Москве. Вернулся. Перед отъездом был в нарсуде — выселял по доверенности Ершова вселившуюся к нему даму со смешной фамилией Ласка. Безотрадная картина: глупые невежественные безответственные люди решают судьбу бедных и забитых людей. Девушка на хлебзаводе взяла буханку хлеба для брата, уезжавшего в армию, — год заключения в тюрьме. Рабочий, получающий 200 р. в месяц, украл несколько мешков — два года. Женщине, купившей у него мешки, чтобы обменять их в дальних колхозах, — год принудительных работ.
Приехал Зелинский из Ташкента. Там — то же, что и у нас. Кило картофеля 30—40 р., масло — 500 р. килограмм. Приехала дочь Ершова из Кировской области. Там то же. Приехал раненый племянник Сони Борис и уехал в Яренск.
Выпивал в Москве в обществе командиров из дивизиона катюш. Они в пьяном виде говорят о родине с достоинством. В вагоне поезда разговор с бойцом, едущим на отдых после раны, худой, бледный, уверен в победе, готов ехать опять на фронт. Слышал подробности ржевской операции. Главной помехой явился дождь, спутавший все карты. Мы должны были выйти к Смоленску. Говорят, что наши истребители очень уступают немецким, что итальянцы ввели новый бомбардировщик с броней, не пробиваемой ни зенитками, ни пушками истребителей. Жалуются на бестолковость командования.
Но положение на фронте, должно быть, стало лучше — под Сталинградом мы наступаем с севера. Говорят, что на Западном фронте будут крупные события. Говорят, что будет Второй фронт. Главное — додержаться до осени, чтоб немцы не дошли до нефти. Учгиз заказывает мне снова “Теорию литературы”, как раз 16 октября прошлого года мне должны были дать аванс. В этом году Москва тверже. В Москве на площадях лежат дрова, привезенные на автомобилях. Выдают жителям крохотные кучки. Их трогательно разносят старики, женщины, пока дети ждут, охраняя эти кучки. Приехала Е.А., но мы еще не виделись. Машина стоит, добираюсь до дачи пешком, устаю. Начал лекции в МГУ. Оля начала учиться. Во вторник будет меня слушать. Слухи о сокращении выдачи белого хлеба в октябре оказались ложными.
Все же положение напоминает прошлый год. Опять у немцев — “чуть-чуть” не выходит и к зиме им будет плохо.
9-е. Перемен особенных нет. Фронт в прежнем положении. Начинаются осенние дожди. Уже немного времени осталось немцам. В “Знамя” звонил Александров из ЦК и сделал выговор за то, что у нас среди авторов много нерусских, и в частности — евреев! Как все меняется. Был у меня Семенов, сидел всю ночь, фронт его огорчает — новые пополнения весьма апатичны. Приехали Ершовы. Выселяют свою жилицу. В провинции тяжело. Солдаты в тылу — в своей одежде, грязные, процветает воровство. На даче я, вероятно, последний раз. Очень трудно в трамваях. Все забито, трамваев очень мало. Передние площадки штурмуются. Почему-то стало очень много старух. Союз писателей хлопочет в Совнаркоме о бензине для лауреатов. Внес в список и меня, но шансов мало.
Соня получила в огороде горкома писателей 20 килограммов за 8 трудовых дней, которые заработала Зина там (в “Заветах Ильича”), и чуть с ними не погибла: влезла в набитый поезд с мешком за плечами, стояла в дверях, так как дальше не смогла продвинуться, и каждую секунду могла выпасть на полотно. Ей помог сосед, который держал ее до Пушкино. Зашел Иван Куприянов. Попала под автомобиль и очень тяжело пострадала жена Никонова.
11-е. Осень, осень. Дождь, грязь, ветер. Она имеет в этом году стратегическое значение: если под Сталинградом развезет дороги, то операции там замрут неизбежно и, следовательно, немецкая концепция летней кампании будет опровергнута. Но уже мало надежд на Второй фронт. Раз мы устояли, у англичан — прямой расчет дать нам еще одну зиму для ослабления и отложить заботы о Втором фронте до 1943 года, а там что бог даст… Но где тонко, там и рвется, эта истина сохраняет свое значение. Хватит ли нам сил выдержать без внутренних потрясений эту зиму? Тыл, несомненно, уже устал и начинает трещать. “Человек с ружьем” может выкинуть неожиданные вещи. И Европа — в крайнем напряжении, и ветер гражданской войны в ней не исключен.
Если немцы не вырвутся к нефти Грозного, им будет крайне трудно: их бак с бензином на исходе, а от этого зависит стойкость и их тыла. Трудно предсказывать, не имея фактов, но зима эта, как говорится, чревата…
Сегодня год как мы уехали с дачи, не думая на нее вернуться, а сегодня Оля с Соней и Лютиком принесла домой свою капусту из колхоза по 1300 г на трудодень а трудодней 46 = 59 кг капусты. 30 она одна умудрилась притащить, правда, со многими приключениями. Вчера капуста на рынке 30 р. килограмм, а картофель — 45 р., в Москве даже 60 р. Говорят, что в Москве склады — пусты, что сокращено снабжение гарнизона. Во всяком случае аннулированы талоны, по которым не были выданы продукты за август и сентябрь.
Если книжная палата, куда я внес пай 400 рублей и должен внести еще, осуществит намеченную экспедицию за картофелем, маслом и мукой, то с нашими 40 ведрами картофеля и добавленными 30 килограммами картофеля, капусты и прочим мы можем дотянуть до следующего урожая.
Пересмотрел октябрьские записи прошлого года. Этот октябрь спокойнее в смысле внешних событий, но, может быть, и тревожнее по скрытым своим возможностям.
В Пушкино нет света. Очень утомительно. Мособлэнерго отказало мне в свете, так как “нет технической возможности” его сделать. Однако местные монтеры по сходной цене легко включают свет желающим.
16-е. Годовщина московского исхода!.. Впрочем, не исключена возможность его повторения. Все упорно говорят, что немцы готовят к заморозкам решающий удар на Москву. Не особенно верю в это. Но если это и так, рассматриваю это как игру ва-банк. Очевидно, их страшит зима, если они рискнут совершить такую сомнительную операцию. Но нам от этого придется туго. Я уже прочно в Москве. Соня переберется в воскресенье, 18-го. Зина ездит на дачу и возит картошку оттуда. Книжная палата отправила экспедицию за картошкой. Я внес <нрзб> и 1000 — на поездку в Бугульму за маслом.
17-е. Немцы снова атакуют Сталинград. Надежд на Второй фронт, очевидно, нет. Таким образом, англичане идут на то, что немцы к весне усилятся за счет резервов, захваченных стран!.. Любопытно, чем все это кончится.
У нас в доме до сих пор нет дров. Проектировали погрузить дрова для нас на троллейбус, доставить их до Пушкинской площади, а оттуда носить к нам во двор, но для этого надо было послать мощную группу жильцов дома для погрузки этих бревен. А у нас — и мало людей, и все они, гл. обр., престарелые и больные женщины. Так что до сих пор ничего не вышло. У нас около двух куб. м имеется, да еще немного можно будет взять у Коваленских. Думаю, что при экономии этого хватит до января. А дальше речь будет идти о мебели и книгах! В столовых питание ухудшается. В литерной (особой) столовой Союза писателей из 170 человек оставили только 60. В. Жданов меня уверял, что видел меня в списке 60, чем я был крайне удивлен, но оказалось, что рядом висел список тех, кто не внес для Красной армии теплые вещи, и там я действительно был. В Институте Горького сотрудникам однажды выдали по литру мясного бульона, и тем дело пока ограничилось.
Картофель стоит 65 рублей килограмм, масло — 700. Очень большие строгости с проездом — нужно на каждый раз иметь разрешение начальника милиции города Пушкино. Еще не знаю, как Соня завтра выедет из Пушкина! Фонд дал мне туда бумагу, что у меня дача, библиотека и прочее, но начальник милиции все же не дал постоянного разрешения. Вообще вряд ли эта зима будет нормальной в смысле быта, даже если ее <Москву> не возьмут немцы. Вчера, например, весь фил. факультет МГУ, вместо того чтобы слушать лекции, был послан разгружать баржи с дровами. Это — опасный симптом. Оля вернулась мокрая, грязная и расстроена невероятной бестолковостью организаторов работ.
19-е. Был И.А. Залесский. Он в Москве. Я опасался, что при его экспансивности он очень тяжело перенесет эвакуацию, но он избрал интересную и правильную методу: уйти с головой в местные интересы и не думать о Москве. Во всяком случае, он по-прежнему шумен, энергичен, молод душой и мил.