— Кузнец? Хромуша? — зовет матушка. — Вы слышали петуха?

— Да, — отвечаю я.

Покрывала шевелятся — родители привстают, и отец говорит:

— Я тоже слышал.

Из-за стены доносятся шаги, и один из мальчиков Дубильщика зовет:

— Набожа! Хромуша!

Когда я отбрасываю с ног шерстяное одеяло, глинобитная дверь распахивается, и появляется старший сын Дубильщика, омытый голубым лунным светом.

— Щуплик… — говорит он.

Я пытаюсь вспомнить, часто ли хватался Щуп-лик за голову в последнее время, слышалась ли новая боль в его стонах.

Петух снова кричит, и лицо у мальчишки вытягивается. Он качает головой со всей печалью сумерек.

— Ступай, — говорит мать. — Мы придем.

Теперь глаза приспособились к темноте, и в смутном свете луны и нескольких угольков, все еще тлеющих в очаге, мы с матерью снимаем ночные рубахи и надеваем шерстяные рабочие платья. Некрашеная ткань скользит по моим узким бедрам и набухающей груди, и я закрепляю ее на каждом плече двумя застежками.

Матушка наклоняется, достает небольшой сосуд из ларя, в котором мы храним готовые снадобья, и на лице отца отражается недоумение: для чего выбирать лекарство, когда от него уже нет толку, когда петух уже прокричал?

— Отвар душистой фиалки, — поясняет матушка, забирая сосуд, — успокоить мальчика.

Она, как и отец, уверена в судьбе Щуплика.

В дверях она возится с завязками плаща на шее, все больше волнуясь. Потом опускает руки, так и не справившись с завязками. Глядит на отца, присевшего на корточки у огня. Это помогает ей успокоиться, потому что она знает, как любит ее отец. А сейчас ей нужно собрать волю в кулак, чтобы помочь Щуплику и показать мне свою силу. Ее взгляд на несколько мгновений задерживается на широкой спине отца, буграх мышц, вздувающихся и опадающих, когда он зажигает факел от тлеющих углей. Он защитит. Мать знает это, и все же необъяснимая сдержанность не позволяет ей искать утешения у него, и она просто стоит у двери, позволяя себе только взгляд — и этого хватает, чтобы справиться с завязками плаща.

Отец подходит к дверям и передает мне факел. Я так хочу задержаться, побыть втроем в нашей крепости из прутьев, глины и тростника, но надо идти, как всегда, если нужно успокоить чей-то кашель, обработать рану.

— Я пойду с вами, — говорит отец.

Матушка глубоко вздыхает, воспринимая его слова как поддержку, но отвечает лишь слабым кивком, легким движением головы. Я обнимаю отца, прижимаюсь лбом к его груди. Его пальцы скользят по моим волосам, спускаются к затылку. И вот она, знакомая, как колыбельная песня, его душевная боль оттого, что я понимаю последствия своей хромоты. Как несправедливо, что эта мука возвращается именно сейчас, когда ему наконец-то улыбнулась удача!

Он уже пять раз доставлял в Городище заказанные колышки. Благодаря сделке, заключенной с Везуном, у меня появился новый плащ, а у матери — бронзовый браслет и синее платье. Теперь отец приносит столько мяса, что даже остается, и лишнее отдают работницам, а семья матери, которая никогда доселе не ела так сытно, встречает Кузнеца почтительным поклоном. Теперь у отца есть собственная тележка, и ничто не радует его больше возможности отклонить предложение об оплате, когда у него что-то одалживают.