– Найка, – прошептал я.

Найка не шевельнулся. Я громче позвал его по имени. Хихиканье донеслось из кустов внизу. Я глянул в заросли, а заросли глянули на меня. Взгляд такой же, как и раньше, глаза, выпученные невесть почему – ни от восторга, ни от злобы, ни от озабоченности, ни даже от любопытства. Просто выпученные. Стал старше. Ростом повыше. Мне было заметно это лишь по глазам да по его худой, костлявой щеке. По мне, лучше бы он смеялся. По мне, лучше б он сказал: «Гляди на меня. Я твой злыдень». Или скулил бы, взывая: «Посмотри на меня, на истинную жертву твою». Он же вместо этого глядел. Наши взгляды встретились, и в его глазах я увидел мертвые глаза Мосси, глядящие в вечность и не видящие ничего. Он метнулся со своего места на травке за миг до того, как мой топорик ударил бы ему в морду. Я вломился прямо в кусты, думая, что звериный рык вылетает из чьего-то еще, а не моего рта. Ломился сквозь ветки, продирался сквозь листья, забираясь в темень кустов. Ничего. Кусающий титьки кровосос-вурдалак все еще хихикал, как младенец. Ушел.

Вверху застонал Найка. Я вышел из кустов и нарвался прямо на руку-ногу Сасабонсама, бьющую мне в лицо.

Ударился о землю головой и спиной. Перекатился на колени и опять вскочил на ноги. Он махал крыльями, но те то и дело бились о деревья, тогда он опустился ногами на землю и глянул на меня. Сасабонсам. Я с его морды глаз не сводил. Эти большие белые глаза, шакальи уши, острые нижние зубы, что торчали из пасти, как кабаньи клыки. Все его тело густо заросло черной шерстью, за исключением бледной груди и розовых сосков, на шее ожерелье из слоновой кости, внизу набедренная повязка, от какой меня смех разобрал. Он прорычал:

– Твой запах, я его помню. По нему и шел.

– Тише.

– Выискивал его.

– Молчи.

– Там тебя не нашел. Вот и съел. Малыши, вкус у них странный какой-то.

Я бросился на него, уклоняясь от его удара крылом. Потом подкатился к его левой ноге и рубанул ее обоими топориками. Он передернулся и пронзительно закаркал по-вороньи. «Вечно ты по пальцам ног бьешь», – прозвучал во мне голос, похожий на мой собственный. Топорик едва тронул его. Он попытался схватить меня рукой, но я увернулся, запрыгнул ему на колено и, спрыгивая, махнул ему топориком по морде. Обушок ударил его по скуле, и он сердито рыкнул, потом сильно врезал мне. Рука его проскочила мимо, зато когти оставили на моей груди четыре царапины. Я упал на одно колено, и он пинком отшвырнул меня. Спина моя влипла в ствол дерева, дыхание оборвалось.

В глазах круги пошли. И все пропало. Подбородок упал на грудь, и я увидел свои соски и живот. Голова сделалась тяжелой, глаза еле двигались. Найка стонал и подтягивался на руках. Подбородок мой опять уткнулся в грудь. Взгляд уперся прямо в кулаки Сасабонсама.

– Шесть их за тебя одного. Глянь, какая тебе цена, – проговорил он.

Он еще что-то говорил, но у меня из правого уха кровь потекла, и слух пропал. Бил он мне в лицо, но я пригнулся, и удар пришелся в ствол дерева. Взвыв, он смазал меня по щеке. Я сплюнул кровь себе на ноги, а ноги мои не двигались.

– «Где мои поторики?» – один малыш приговаривал.

Сасабонсам схватил меня за горло.

– Маленький такой шарик, малышок, он пробовал укатиться. Хочешь знать, как далеко сумел? Это он и говорил: «Отец мой вернется и убьет тебя. Зарубит тебя двумя своими поториками».

– Косу.

– Отцом он звал тебя. Отец? Ты же шаром не катаешься. Нет у тебя сейчас никаких поториков. Ты погляди на себя.

– Косу. Ко…

Он опять ударил меня. Я выплюнул два зуба. Длинными пальцами он обхватил мою голову и потащил меня вверх.