– Может, вам лучше в буш на время удалиться пособачиться друг с другом? – спросил я.
Аеси буркнул что-то на мой счет, мол, забываю о месте своем в этой ловчей компании, мол, он, советник королей и лордов, мог бы бросить меня и вновь заняться своим настоящим делом: «Так что не забывай, неблагодарный волк, что это я спас тебя, вытащив из Мверу, потому как ни одному человеку не удавалось, забредя в Мверу, выйти оттуда».
– Они здесь, – сказал я.
– Кто? – спросил Найка.
– Люди. Никто не покинет селение без своей коровы.
Посреди одной группки хижин лежали, лениво жуя, коровы, а козы прыгали на пни деревьев и рассыпанные дрова. Подойдя к первой хижине слева от себя, я толкнул дверь. Внутри темень и никакого движения. Подошел к следующей, тоже оказавшейся пустой. Внутри третьей не было ничего, кроме тряпья, сухой травы на земляном полу, глиняных кувшинов с водой и свежего коровьего навоза у восточной стены, еще не высохшего. Когда я вышел, Найка собрался что-то спросить, но я поднял руку и вернулся обратно в хижину. Схватил за край большого ковра и откинул его. Маленькие девочки сдавленно вскрикнули: ладони матери зажали им рты. Дети ее лежали на полу, скорчившись, как нерожденные младенцы. Одна девочка плакала, глаза матери были на мокром месте, но она не хлюпала, вторая же дочь, сердито насупившись, не сводила с меня глаз. Такая маленькая, а такая храбрая, драться готовая. «Не бойтесь нас», – выговаривал я на восьми языках, пока мамаша услышала достаточно слов, чтобы подняться и сесть. Дочка вырвалась от нее, подбежала прямо ко мне и ударила ногой по голени. Другой раз я осадил бы ее, рассмеялся, по волосам бы погладил, но в этот я позволил ей пинать себя по голени и по икрам, пока не ухватил ее за волосья и не пхнул обратно. Заплетаясь ногами, она ткнулась в свою мать.
«Я выхожу», – сказал я, но мать пошла за мной.
Аеси одолжил Найке свой плащ. В этом селении, должно быть, слышали про Ипундулу, или он предположил, что людей охватывает ужас при виде любого человека с крыльями. Из своих хижин вышли еще мужчины и женщины. Один старик лопотал что-то едва разборчивое, что-то про того, кто ночью является. Но они услышали, как по дороге идут странные люди и среди них мужчина, белый, как каолиновая глина, вот они и попрятались. Прятаться они уже давно стали. «Ужас, говорят старики, раньше днем являлся, а теперь он ночью приходит», – говорил старик. Он походил на старейшину, очень напоминал Аеси, только был повыше, намного худее, носил серьги, сделанные из бус, а на затылке каску из глины в виде черепа. Храбрец, на счету которого было много убитых, он теперь жил в страхе. Глаза его двумя прорезями виднелись на лице, изборожденном морщинами.
Он подошел к нам троим и сел на табурет возле хижины. Остальные сельчане подступали к нам неспешно и боязливо, вскрикивая при нашем малейшем движении. Теперь уже многие вышли из своих жилищ. Мужчины, побольше женщин, еще больше детей, мужчины обнажены по пояс с коротким куском ткани на бедрах, женщины одеты в кожу, сплошь расшитую бусинками от шеи до колен, из-под которой в обе стороны торчали соски грудей, а дети ходили с бусами, повязанными на талии, а то и вовсе безо всего. По женщинам и детям больше всего было заметно, как пусты взгляды людей, изнуренных страхом, одна только сердитая маленькая девочка из той хижины смотрела на меня так, словно убила бы, если б смогла.
Люди выходили и выходили из хижин – все так же оглядываясь, все так же робко, все так же разглядывая нас с головы до ног, но не видя в Найке ничего, что отличало б его от остальных. Аеси поговорил со стариком, потом заговорил с нами:
– Он говорит, они оставляют коров на виду, и он забирает корову, иногда козу. Порой он ест их здесь, оставляя недоеденное грифам. Один раз мальчика, тот никогда свою мать не слушался. Этот мальчишка, что себя мужчиной считал, потому как скоро ему предстояло в буш идти, взял да и убежал за ограду – зачем, одним богам известно. Мальчика Сасабонсам унес, но ногу его левую оставил. Но две ночи назад…
– Что две ночи назад? – спросил я.
Аеси опять поговорил со стариком. Кое-что из того, что говорил старик, я вполне смог понять и до того, как Аеси, глядя на меня, заговорил:
– В ту ночь он проломил стену дома, там, на той стороне, ворвался туда и забрал двух мальчиков у женщины, а та в крик: «Моей вины ни в чем нет, кроме выкидыша. Эти мальчишки единственное, что боги даровали мне, а он собирается унести их!» – и мужчины, прежде слабые, собрали кое-какую силу в руках и ногах, выскочили и стали бросаться в него булыжниками и осколками скал и попали ему в голову, а он старался крыльями отбиться от камней, комков земли и дерьма, и все равно летел и все равно нес двух мальчишек, но не удержал и выпустил одного.
– Спроси, не отбивался ли кто из них от этой твари.
Аеси несколько мгновений смотрел на меня, будто оценивая, не нравилось ему такое: кто-то велит ему, что делать надо. Вперед вышли двое мужчин, один с бусами вокруг головы, другой с глиняной нашлепкой в виде черепа, выкрашенной в желтый цвет.
– От него, как от мертвеца, воняет, – сказал тот, что с бусами. – Вроде как крепкая такая вонь от сгнившего мяса.
– Черные волосы, на гориллу похож, но не горилла. Черные крылья, как у летучей мыши, но не летучая мышь. И уши, как у лошади.
– И ноги, как руки, и хватают, как руки, только большие, с его голову, и явился он с небес и на небеса же старался вернуться.
– На этой тропе много летающих тварей, – сказал я.