Шли месяцы. У меня постепенно создавалась репутация более или менее надежного наблюдателя. Успешно подвигалась вперед летная тренировка. Были позади и десятки полетов на тяжелых самолетах в качестве второго летчика. Но ни разу еще моя фамилия не фигурировала в полетном задании в графе «ведущий летчик-испытатель».
Наконец настал и этот день.
Первое доверенное мне задание было, конечно, самое простое. Беспредельно широка гамма испытательных полетов: от первого вылета на новом опытном самолете и до… хотя бы до испытания нового барографа, которое мне предстояло выполнить в это памятное утро.
Барограф – это самописец высоты полета. На смирном, серийном, хорошо освоенном мной «P-пятом» были установлены два барографа: новый – опытный и старый, эталонный. Я должен был сделать полдюжины площадок на разных высотах, включая оба барографа на каждой из них.
Простой самолет. Простое задание. Но оно было первое! И я по сей день помню все незамысловатые подробности этого полета, в сущности ничем не отличавшегося от сотен ранее выполненных мной в порядке тренировки: и в какую сторону был в этот день взлет, и какая была облачность, и как на посадку я зашел со второго круга, потому что на первом мне помешал выруливающий для взлета истребитель. Особенно же, конечно, запомнилось, как на стоянке, куда я зарулил после полета, меня встретили Козлов и несколько сослуживцев. Какие теплые, дружеские поздравления и пожелания услышал я тогда, едва успев вылезти из кабины и снять парашют!
Что ж, сейчас можно – в порядке подведения итогов – сказать, что почти все услышанное мной в тот день сбылось. Такова, видно, судьба всех пожеланий, сделанных от чистого сердца.
Пора ученичества кончилась.
Я стал летчиком-испытателем.
Флаттер
Нет. Не кончилась пора ученичества!
Поработав немного летчиком-испытателем, я уразумел это с полной очевидностью.
Забегая вперед, скажу, что и в дальнейшем жизнь заставляла меня непрерывно, каждый день учиться чему-то новому, причем отнюдь не ради чистой любознательности – так сказать, для расширения эрудиции, – а по прямой профессиональной необходимости.
Пора ученичества, таким образом, растянулась на всю мою летную жизнь, хотя чем дальше, тем меньше в этом ученичестве было школярства и больше самостоятельности. Учиться приходилось прежде всего на собственном опыте, собственных удачах и – увы! – собственных ошибках.
Летчиков-испытателей часто называют экзаменаторами самолетов. Это почетно и в общем правильно. Но нельзя забывать, что если летчик-испытатель экзаменует самолет, то и самолет каждый раз, в каждом полете, в свою очередь, экзаменует летчика-испытателя. И делает это со всей строгостью. Срезавшийся зачастую уже никогда не сможет попытаться исправить отметку.
И кто хочет всегда, неизменно, изо дня в день выдерживать этот растянувшийся на много лет – сотни и тысячи полетов – экзамен, должен всю свою летную жизнь непрерывно готовиться к нему.
Я уже летал в то время не только на двухместных разведчиках-бипланах Р-5 и P-Z, по схеме напоминавших старый добрый учебный У-2, несколько увеличенный в размерах и более тяжелый по весу. Кроме этих машин мне доверяли и американский штурмовик-моноплан «Нортроп», купленный нами в одном экземпляре для изучения и исследования, и даже двухмоторный разведчик-бомбардировщик Р-6, у которого уже были некоторые пилотажные тонкости: он любил, едва летчик во время посадки чуть-чуть зазевается, закатить самопроизвольный энергичный разворот влево.
И Р-5 и Р-6 имели славную биографию. На «P-пятых», созданных в конструкторском бюро Н.Н. Поликарпова, в конце двадцатых – начале тридцатых годов летчики Ингаунис, Широкий и другие выполнили несколько перелетов за рубежи нашей страны, преимущественно на Ближний Восток. На этих же самолетах весной 1934 года, в памятные дни операции по спасению экипажа затонувшего в Арктике судна «Челюскин», летчиками В. С. Молоковым, М.В. Водопьяновым и Н.П. Каманиным была вывезена из ледового лагеря Шмидта большая часть челюскинцев.
На самолете Р-6, сконструированном коллективом А. Н. Туполева, полярный летчик (в недалеком прошлом известный планерист-рекордсмен) П.Г. Головин в мае 1937 года первым из советских пилотов пролетел над Северным полюсом.
Чтобы в полной мере оценить значение этого факта в послужном списке как летчика, так и самолета, надо иметь в виду, что в то время Северный полюс по степени досягаемости выглядел ненамного ближе, чем в наши дни Луна. Так сказать, принципиально попасть туда можно, технически задача осуществима, но практическая ее реализация – большой подвиг. Подвиг научный, подвиг технический и, конечно, подвиг личного мужества.
Помню, как в пасмурный мартовский день сложного, противоречивого года, запомнившегося нам и как год величайшей трагедии в жизни нашего народа, и как год замечательных дальних перелетов и арктических экспедиций (нет сомнения, что все эти перелеты и экспедиции были разрешены и даже всячески поощрены именно в то время не случайно: на них рассчитывали как на некий «противовес» в глазах нашего, да и мирового общественного мнения тому, что происходило в нашей стране. Что, впрочем, ни в малой степени не умаляет наивысшей оценки людей, эти перелеты и экспедиции блестяще осуществивших). Итак – в пасмурный мартовский день тридцать седьмого года с нашего аэродрома стартовала в первую полюсную экспедицию группа самолетов полярной авиации: четыре тяжелых четырехмоторных ТБ-3 и двухмоторный разведчик Р-6. Командирами этих кораблей были уже в то время знаменитые М. В. Водопьянов, В. С. Молоков, А. Д. Алексеев, И.П. Мазурук и П.Г. Головин. Руководил экспедицией большой ученый – астроном, математик, исследователь Арктики – Отто Юльевич Шмидт. Заместителем его был начальник полярной авиации с самого начала ее существования – М.И. Шевелев. На борту флагманского корабля находились четверо отважных людей, которые должны были остаться одни на дрейфующей льдине и провести на ней почти целый год: И. Д. Папанин, Е. К. Федоров, Э. Т. Кренкель и П. П. Ширшов. Иначе говоря, на борту кораблей экспедиции была собрана, можно сказать, вся гвардия советской арктической науки и полярной авиации.