Мокра пробудился, зашептал внутри, свободный как блуждающая мысль, не привязанный к костистой раковине плоти и даже к привычным тропкам разума. Щупальце поднялось, повисло в воздухе над ее головой; она придала ему форму змеи – голова мотается, язык мелькает, отыскивая запах Удинааса, самой его души – туда, скользнуть ближе, коснуться.

Горячо!

Серен Педак ощутила, что змея отпрянула, почувствовала, как по разуму покатились волы обжигающего жара.

Лихорадочные сны, огонь души Удинааса. Он пошевелился под одеялом.

Нужно быть более осторожной, нужно понять сущность придуманной ею змеи. Скользнуть снова, приблизиться к самому краю разожженного горна… прорыть норку под горячим песком. О, тут тоже боль – но это не кузница его души, вдруг поняла она. Это мир, в который затянул его сон, царство слепящего света…

Ее глаза открылись. Устрашающий, рваный пейзаж. Валуны, обожженные до красноты. Густой, спертый воздух – словно она попала в гончарную мастерскую. Над головой слепяще-белое небо.

Удинаас брел, спотыкаясь, в нескольких шагах впереди.

Она послала змею скользить за ним.

Сверху пронеслась громадная тень – Удинаас повернулся и вскинул голову – тень проплыла снова – дракон в золотой и серебряной чешуе распростер крылья, скользнув прямо над головой – и миг спустя пропал.

Удинаас ожидал его возвращения. И увидел дракона вновь – тот уже превратился в малую искорку, порхающую в небесах мошку, уже исчезал из вида. Раб – летериец закричал вслед, но Серен не поняла, звучит ли в голосе ярость или удивление.

Никому не нравится, когда его игнорируют.

Рядом со змеей внезапно зашуршали камни; она испугалась и подняла голову. Женщина. Не Менандора. Летерийка. Изящная, волосы такие светлые, что кажутся белыми. Она осторожно кралась к Удинаасу. Каждое движение выдавало натянутые нервы.

«Еще одна незваная гостья…»

Удинаас всё не сводил взора с опустевшего неба. Серен видела, как летерийка подбирается все ближе. В пяти шага она выпрямилась и провела рукой по нечесаным, иссохшим волосам. Голос страной пришелицы был полон гнева. – Я искала тебя, любимый!

Он не повернул головы, даже не шевельнулся – но Серен заметила что-то новое в положении плеч и шеи, в том, как он держится. В ответе прозвучала насмешка: – Любимый? – Вот тогда он и встретил ее взгляд – взглядом безумца. В этот мире огня он казался неуместной, дерзкой льдиной. – Я уже не трепетный заяц, Пернатая Ведьма. Да, я вижу твою провокацию. Ты призывно смотришь, изображаешь искренность, доверие; но за всем этим можно различить откровенное презрение. К тому же, – добавил он, – я слышал, как ты тайно подбиралась поближе, чуял твой страх. Чего тебе нужно, Пернатая?

– Я не чувствую страха, Удинаас.

«Да, это имя. Пернатая Ведьма. Та рабыня, что бросала Плитки. О, между ними произошло много такого, чего никто посторонний не поймет».

– Нет, чувствуешь, – настаивал Удинаас. – Потому что ожидала застать меня одного.

Рабыня застыла, неловко пошевелив плечами: – Любимый, Менандоре нет до тебя дела. Мог бы и сам понять. Ты всего лишь оружие в ее руках.

– Едва ли. Я слишком хрупок, заржавлен, зазубрен, чтобы стать оружием.