– Членом рот заткни, – пробурчал тот.
– Отстань от него, Скол, – произнес Сильхас Руин. – Среди нас он как дитя. Он не может не играть в детские игры.
Чувствуя, как душа обращается в уголья, Серен Педак отвернулась от спутников.
В двенадцати шагах от нее Чашка сидела поджав ноги, обнимая обеими руками
Тлена, призрачного Тисте Анди. Он был ни холодным, ни теплым. Небо не спеша светлело, начиная новый день.
– Что они делают друг с другом, – шепнула она.
Руки Тлена сжали ее. – Это и значит жить, девочка.
Она обдумала слова духа, сказанные столь печальным тоном. Кивнула.
Да, это и значит жить.
Это сделает чуть более терпимым то, что скоро случится.
Над заваленными мусором улицами Дрены висит старый, но все еще горький запах дыма. Стены украшены пятнами сажи. Горшки упали с подвод и рассыпались грудами черепков – как будто само небо треснуло и пролилось дождем лазурных осколков. Окровавленные одежды, рваные остатки плащей и рубах успели почернеть под жгучим солнцем.
Венит Сафад сидел за столом и мог со всех сторон видеть свидетельства пронесшегося по городу бунта. Хозяин уличной таверны вышел, хромая, из темной будки, служившей и кухней и складом. Он тащил на подносе вторую пыльную бутылку вина Синей Розы. В глазах пожилого мужчины еще плескалось оцепенение, движения оставались неловкими. Он молча поставил бутылку на стол Венита Сафада, поклонился, отводя взгляд, и поспешил отойти.
Немногие жители, осмелившиеся этим утром пересечь площадь, замирали и бросали на Венита пугливые взоры – не потому, что он обладал необычными и запоминающимися чертами, а потому, что слуга Раутоса Хиванара, поглощающий легкий завтрак и пьющий дорогое вино, казался персонажем картины из мирного прошлого. Подобные сцены способны ошеломить и потрясти тех, что пережили хаос минувшей ночи и до сих пор излучали свет подхваченного безумия.
О начале беспорядков ходила тысяча версий. Арест ростовщика. Несдержанный спор. Вываленный в грязь мешок муки. Внезапная нехватка того и сего. Два истопата побили человека, а потом на них набросились двадцать свидетелей. Возможно, ничего этого не было; возможно, произошло все сразу.
Бунт уничтожил половину рынка, что на этой стороне города. Потом он перекинулся в трущобы к северу от доков, где, судя по дыму, еще бушевал безраздельно.
Гарнизон вышел на улицы, чтобы учинить жестокое «умиротворение»; вначале наказывали кого попало, но затем фокус злобы сосредоточился на беднейших жителях. Раньше бедняков – подлинных жертв мятежа – удавалось запугать, проломив несколько черепов. Но не в этот раз. Они вышли из себя и упорно оборонялись.
Венит Сафад почти мог ощутить носящийся в воздухе запах потрясения – острее дыма, холоднее вони кровавых тряпок, на которых можно при желании найти кусочки плоти. Венит почти мог расслышать стоны смертельно раненых стражников, вопли вооруженных погромщиков, которых обезумевшей толпе удалось загнать в угол и порвать в клочья… отзвуки потрясения гарнизона, вынужденного с позором вернуться в казармы…
Разумеется, их было недостаточно. Слишком многих забрала Биветт на кампанию против овлов. Они стали надменными – ведь столетиями все сходило им с рук. Надменность сделала их слепыми к тому, что назревало и тому, что еще может произойти.
Одна подробность не отпускала Венита, застряв в рассудке, как грязная заноза застревает в ране. Никакое количество вина не могло смыть мысли о том, что произошло с обитающими здесь Тисте Эдур.