Я, помкомвзвода и еще в моей лодке семеро. Гребем, а немец, гад, бьет с той стороны. Вижу, один рядом упал, другого ранило. Гребем, из сил выбиваемся: кто веслом, кто прикладом, а кто просто рукой. А немец сыплет...
Как в воду прыгали, как рвались на берег — это уже помню, как в тумане. Пришел в себя, когда увидел на бруствере немецкого окопа убитого своего напарника. Тут его достала фашистская пуля... А командир кричит: «Вперед! Вперед! На Олонец!»
Леонид Иванович:
— Уже когда отстрелялись и десант ринулся через Свирь, я все всматривался: где там мой рябой солдатик с фляжкой. Но над Свирью стояли огонь и дым, перемешанные с туманом.
Сорок лет спустя, во все глаза глядя друг на друга, они вспоминали разные мелкие подробности и ахали от удивления:
— Неужто это был ты?
— Я, конечно.
— Да как же ты меня запомнил?
— А рябинки на лице.
— Верно. А я только и помню танкиста в шлемофоне.
— Точно.
— Ну и ругал же я артиллеристов, когда переправлялись, а недобитые фашисты полоскали нас. Тебе не икалось?
— Этого не помню.
Они сидели на скамейке, смотрели на море, на застывший на горизонте большой смутно-голубой пароход, похожий на чудо, на гору Кошку, свалившуюся на солнцепеке одним своим ухом прямо в синее море, и вспоминали прошедшую войну, своих друзей-товарищей, которые полегли в боях, и говорили о том, что, слава богу, все это позади, ну а вот им выпало жить, и жить хочется хорошо и долго.
Вскоре после того боя на Свири Леонид Иванович Загайнов был ранен и демобилизовался инвалидом. Теперь он доктор юридических наук и работает в Институте государства и права Академии наук СССР. А Амирхан Сейтмаганбетов после, как взяли Олонец, кончил войну в Вене и вернулся домой в сорок седьмом. Сейчас он — ответственный партийный работник в Новороссийском районе Актюбинской области. Года три назад здесь, в санатории, он узнал, что награжден орденом Трудового Красного Знамени. Среди тех, кто пришел его поздравить, был и Леонид Иванович. Но тогда они еще не знали, что знакомы почти сорок лет.
И чего только не случается в этой жизни...
Кипчак
Этот странный яшули Ашир Аннабаев отличается от своих сверстников тем, что в свои восемьдесят с лишним лет не страдает старческой бессонницей. И это обстоятельство, кроме всего прочего, имеет еще одно важное преимущество. Старый человек, еще не потерявший способности удивляться, открывать новое с высоты прожитых лет, он во все глаза смотрит на окружающий его мир, а это так удобно при свете дня.
Некая странность его и в том, что он не просто ходит, скажем, по улицам, но подолгу стоит в местах, на первый взгляд ничем не примечательных. Ну, на пример, вот здесь, у старой глинобитной кибитки, под старым одиноким деревом. Впрочем, и кибитка, и корявое от старости дерево — только в его воображении. Да, стояла когда-то на этом месте и кибитка с подслеповатыми оконцами во двор, обнесенный дувалом, шумел в голых ветвях теплый ветер с предгорий в тот далекий мартовский день. Ну да, на этом самом месте, если память ему не изменяет, все и происходило. Молодые были, горячие. Собирались по первому зову секретаря комсомольской ячейки Реджепа Чарыева. Это тот, у которого сын сейчас генерал. Чарыев совсем молодой тогда был, но знал что-то такое, что выделяло его среди них. Великий дух жил в его душе, если даже баи, которых поприжала Советская власть, побаивались его. За ним шла вся дехканская голытьба.