В самом деле. Вот выйдет замуж Лида Козицына, пройдет много лет, и станут ее дети спрашивать: как все было? И она скажет, что здесь вышла замуж, на самом краю земли, на берегу залива Терпения. А где, спросят, свадьба была? Лида ответит: «В совхозной столовой». Ну, куда это годится?
Думаете, Петухов романтик, мечтатель? Нет, чистой воды прагматик. Ему говорят: давайте больше мяса. И совхоз дает, хотя это очень трудно, потому что и трудное хозяйство, и тут тебе тайфун, и строители здорово подводят. А они дают мясо. Но хотят еще, чтобы было и хорошее доброе жилье и все, как у людей там, на материке. И обязательно поскорее. Они тут народ нетерпеливый. У них ведь солнце встает раньше нашего, и им поутру приходится раньше подниматься.
Говорил как-то по телефону из Москвы с Петуховым о трудных совхозных делах, о стройках, о мустангах, о спорах с женой, требующей немедленного ремонта школы, о том, будет ли все-таки скоро Дом культуры. В общем — о жизни. Слышимость была очень хорошая. Прямо совсем, как будто рядом человек. А это хорошо, когда человек рядом. Тем более такой, как директор Петухов.
Лесорубы
Почему-то все знатные люди на портретах где-нибудь на Доске почета у заводской проходной кажутся значительными, важными. В жизни же это обыкновенные люди. И невольно задаешь себе вопрос: да тот ли это человек, про которого говорили, что он гору может своротить? Когда произносят «лесоруб», в воображении рисуется этакий богатырь, косая сажень в плечах. А Тихонов — невысок ростом. Правда, в плечах широк и под рубашкой угадываются крепкие мышцы. Тем не менее, встретив его на улице, не скажешь определенно — вот это лесоруб. Так что ж в нем такого, что выделяется он в леспромхозе?
Синим пламенем горел месячный план. И не мог загасить это пламя дождь, беспрерывно ливший в тайге вот уже целую неделю. Собственно, дождь и был причиной того, что бригада срывала заготовку древесины.
Днем на делянку приехал директор леспромхоза Козловский. Вылез из газика да так и остался стоять под дождем, глядя на туманную сопку, надвое, как пробор на голове, разделенную почти до самой макушки глинистой чертой центрального волока. По нему спускали лес вниз, на склад, где потом грузили на машины. Сейчас трелевочные тракторы, челюстники мокли под дождем.
Лесорубы сидели в вагончике, на котором давно кто-то вывел несмываемой краской: Ресторан «Захудалые отшельники». Директор был молодой, улыбнулся шутке, хотя видел ее не раз. На душе было плохо. В вагончике присел у стола, закурил:
— Что будем делать?
Молчали. А что говорить? Директор спросил:
— Прямо по распадку почему не брали лес?
— Так там завал.
— Выше идите.
Сухощавый, поджарый Мареев Михаил, тракторист в мокрой суконной кепке с треснувшим козырьком, хмуро сказал:
— Туда в хорошую-то погоду не заберешься: серпантин надо нарезать. А в такую — вон гляди, что делается...
Ливень пошел стеной. Из окна видно было, как по склону сопки, по самой середине волока ринулся вниз желтый поток. Директор все видел, все понимал — сам он еще недавно был и трактористом, и чокеровщиком, и вальщиком. И все-таки с надеждой он спросил:
— Неужели ж ничего нельзя сделать?
Молодой мастер Юрий Иванов в зеленой бамовской куртке, синеглазый, приглаживая мокрые волосы, сказал:
— Лес валить еще можно. Но нас же вывозка держит...