Утомленная, вернулась домой, и только успела поесть, как пришли Корниловы позировать. Ну что может выйти из такой работы! Голова кружится от истощения и слабости. Но я скрываю мое состояние и усердно пишу, внутренне терзая себя за плохое качество работы. Никакого нет подъема. По окончании сеанса выношу портрет, краски и всякий художественный материал в соседнее, нежилое помещение. Старательно проветриваю комнату, чтобы не заболеть от запаха масляных красок, который всю жизнь не переносила. Потом ко мне зашла моя дорогая Анастасия Иосифовна Якубчик и неожиданно пришел Адриан Владимирович Каплун — талантливый художник. Он приносил мне для просмотра свои произведения, им недавно сделанные. День был насыщен».
Теперь вернусь к нашему альбому, который был создан за моим рабочим столом. Хочу, насколько помню, описать его. Особенно еще и потому, что, к сожалению, после окончания не догадались его сфотографировать или сделать подробное его описание, страницу за страницей.
После пяти дней напряженного труда альбом был окончен 19 июня. Он нам удался.
Размер его был довольно большой — 30 см х 44 см. Для него была сделана коробка, обтянутая чудесной старинной золотой парчой. Переплет из тонкого сурового полотна был украшен старинной вышивкой шелками. На форзацах — два больших герба с флагами советским и шотландским, исполнены были художницей В.В. Милютиной[217] в ярких тонах, с преобладанием красного, бирюзового и вызывали в зрителе бодрое чувство.
На титульном листе была моя акварель, изображающая статую Ленина, что стоит перед Смольным. Наверху этого листа надписи: «Женщинам Котбриджа, Эйдри и Уирсайда».
Первая страница имела мою гравюру «Смольный и пропилеи» и надпись художественным шрифтом — «Смольный», а ниже, крупными буквами — «Ленинград».
На всех остальных страницах альбома были помещены мои подкрашенные литографии, цветные и черные гравюры — все виды Ленинграда, и на каждой приветствия от разных женских ленинградских организаций. Весь текст был написан художественным, графическим шрифтом. Если я не ошибаюсь, всех моих гравюр было — 12 и 4 подкрашенные литографии. Гравюры в альбоме выглядели очень хорошо, тем более что художница В.В. Милютина сделала вокруг них графические рамки, и это их связывало воедино со страницами текста.
На левой стороне страниц были приклеены карманы для помещения в них листов с подписями нескольких тысяч русских женщин.
В конце альбома вместо форзаца были нарисованы два больших флага — русский и шотландский, сделанные в красках. Они очень красиво заканчивали альбом, который производил впечатление гармонии, единого художественного стиля и давал сильное и яркое представление о Ленинграде.
Над альбомом работало несколько человек: А.А. Бартошевич — как организатор, я — своими гравюрами, а Вера Влад[имировна] Милютина, Як[ов] Ос[ипович] Рубанчик и Борис Пав[лович] Светлицкий работали как графики. Работали с большим напряжением и усилием, так как нас торопили, а главное, все мы были голодные дистрофики.
Милютина была бледна, как бумага. У Светлицкого от истощения умирала жена. Он сам был очень слаб и даже одну ночь провел у меня, чтобы не тратить сил на ходьбу. Были белые ночи, и он, встав в половину пятого утра, успел окончить свою работу.
Здесь же за столом трудились два лучших в городе переплетчика. Они были суровы (женщина и мужчина), молчаливы, но работали сосредоточенно и хорошо.
Как был принят наш альбом у нас и за границей, мы узнали только много времени спустя. Альбом, как у нас, так и за границей, был весьма одобрен и в Англии помещен в музей. В Ленинграде альбома почти никто не видел. И это жаль, так как он был очень хорош.
Как приятно для глаз, да и для сердца, входить с улицы в наш дворик и сразу после стены, раненной осколочной бомбой, мимо которой проходишь, видеть две огородные гряды, засаженные Нюшей. Ярко-зеленый салат, укроп, редис и морковь блещут своей свежестью. Они представляют резкий контраст со всем окружающим. Шестиэтажный флигель соседнего огромного дома, непосредственно примыкающий к нашему двору, был до фундамента сокрушен двумя фугасными бомбами еще 5 ноября 1941 года. Вместо него лежала огромная куча щебня. На отломах стен этого флигеля висели остатки лестниц шести этажей. Сохранились площадки перед разрушенными квартирами со входными дверьми и почтовыми ящиками. В другом месте висели в воздухе две ванны, за что-то зацепившиеся, длинные трубы и железные балки. На развороченных крышах торчали доски. Огромные листы кровельного железа свободно висели, раскачиваясь от ветра и надоедливо скрипя.
И на таком фоне, среди такой обстановки, эта нежная, молодая, яркая зелень являлась резким, но радостным контрастом и как бы символом новой, неиссякаемой жизни всепобеждающей природы.
За последние три недели я потеряла в весе три килограмма. Сильно худею. После бесконечных моих хлопот выяснилось, что меня по ошибке вычеркнули из списка получающих академический паек, но это все равно, так как пайка не давали уже два месяца. Трудно с продуктами. Ладожская трасса не действует, так как она растаяла.
Мы уже второй месяц не видим мяса. Дают ржавую воблу или скверные кильки.
Чувствую себя чрезвычайно слабой. Вялость у меня непобедимая к какому-либо действию или движению.
А кругом идет напряженнейшая жизнь осажденного города.
Друзья неоднократно уговаривали меня выступить публично и прочесть некоторые главы и отрывки из II тома моих «Записок», правда еще неоконченных. Они это считали как бы моим общественным долгом, отвлечь людей от их бытовых дел и огорчений. Я согласилась. Читала я, как это ни странно, не в Академии художеств, не в ЛОССХе, а в Музыкальном обществе, в зале камерной музыки. Председательница этого общества Зоя Петровна Лодий[218] была на моем выступлении.