«…Я очень быстро и сильно ослабела после двадцати дней плохого и скудного питания, которое продолжается и до сегодняшнего дня. Задерживают выдачу академического пайка. За последние три месяца я больше похудела, чем за весь прошлый год. Вчера я вышла погулять, но меня качало во все стороны от слабости. Голова кружилась, ноги, точно из ваты, нетвердо ступали. Вернулась домой. Была Анастасия Осиповна. Ужасно похудела, так как только вчера получила академический паек, который должны были выдать месяц тому назад».
«…Был опять Петюнчик. Бледен. Слаб, двигается очень медленно, еле передвигая ноги. Сделал из моего окна акварелью хороший этюд деревьев, неба и части здания кафедры анатомии».
«…Вчера мне передали копию следующей телеграммы: „Комитет искусств считает необходимым вывезти следующих художников: Лишева, Остроумову-Лебедеву, Боголюбова, Верейского, Пинчука, Катонина[216] город Ярославль базу Академии художеств возможный срок вывоза телеграфируйте“». Телеграмма была прислана в Управление по делам искусств Б.И. Загурскому.
Привожу выдержки из моего ответного письма Борису Ивановичу Загурскому:
«Уважаемый Борис Иванович, вчера Петр Евгеньевич ознакомил меня с содержанием телеграммы, присланной Вам из Москвы Комитетом искусств. Борис Иванович! Я не могу и не хочу уезжать из Ленинграда.
Сейчас я много работаю. Заканчиваю главы II тома моих „Записок“ и подбираю необходимый материал для III тома на случай отъезда. Бесконечно благодарю Вас за заботу обо мне и за все. Мне это дает бодрость работать и жить…»
«…Как мне хочется нашей победы! Нашего освобождения! Так хочется дожить до этого времени, когда наш город перестанет страдать и начнет возрождаться. А что это будет, я верю этому, глубоко верю, убеждена».
Наши летчики — красота! Самоотверженные, бесстрашные герои! Они спасают город, жертвуя своей жизнью, бросаясь в бой с вражескими самолетами, уничтожая или отгоняя их. Как жаль эту чудесную молодежь! В каком напряжении они живут все время! И наши зенитчики тоже замечательны. Сегодня было несколько сильных выстрелов по городу, но наши зенитчики-артиллеристы, видимо, очень быстро их «засекли».
Моя бедная Нюша узнала о гибели своего единственного сына. Он был моряк-связист. На суше, в Туапсе, погиб от бомбы. Нельзя словами передать ее отчаяние. Самые тяжелые, незабываемые слезы — это слезы матерей. Как утешить, как поддержать мать, горюющую о своем погибшем ребенке?!
Несмотря на то что мне приходилось плохо, или, точнее сказать, недостаточно питаться, жажда к творческой работе не утихала. Вот что я пишу в дневнике об этом:
«…Вчера начала семейный портрет Корниловых. Удивляюсь их доверчивости ко мне как к художнику. Чувствую себя сейчас такой бездарной, такой неумелой перед натурой… Кажусь себе обманщицей. Они будут терять со мной время, уставать позируя, а у меня, я уже вижу, ничего хорошего не выйдет. Прямо стыд и провал! Но я не показываю вида, что так плохо обстоит дело, и вот этим обманываю их…
Сегодня у меня был очень занятой и потому утомительный день. Встала, как всегда, около семи. Начала писать продолжение 10-й главы моих „Записок“. В 12 часов прогревала на солнце кисть левой руки, у которой некоторые пальцы в суставах распухли.
Неожиданно приехал А.А. Бартошевич. Он повез меня в горком партии, чтобы проконсультироваться по поводу альбома, который решили послать от имени ленинградских женщин — женщинам Шотландии в ответ на присланный ими приветственный альбом с несколькими тысячами женских подписей.
„Конечно, — думала я, — в нашем альбоме должен быть отражен наш прекраснейший и пленительный город“.
В горкоме партии беседовала с работником горкома, которому было поручено организовать все это дело.
Видела там альбом шотландских женщин городов Котбриджа, Эйдри и Уирсайда, присланный женщинам Ленинграда. Альбом довольно большого размера, в холщовом переплете с красивой вышивкой. На страницах написаны приветствия от разных обществ и конгрегаций этих городов (пять тысяч подписей), а страницы украшены скромными рисунками. Альбом производил приятное впечатление своей простотой и теплым, искренним чувством.