– Простудили они его. Потому он в больнице.

– Как простудили?

– А так. Поливали водой, будто, значит, дождь. А погода была дрянная. Ты поверни направо и ступай до самого конца улицы – там как раз больница.

Да, всякую я предполагал встречу, но только не такую…

В палате лежало человек восемь. У кого рука перевязана, кто за живот держится, а у одного молодца был крепко подбит глаз.

Анатолий лежал с воспалением легких. Опять исхудал, опять нос стал как будто еще больше…

– Ничего, для роли это даже хорошо, – он улыбался. – А то есть артисты с загривками, как у бычков. Изображают голодающих революционеров.

– И шевелюры носют модные, – подхватил парень с подбитым глазом.

– Во – знаток! – донеслось с соседней койки. – Все знает. Особливо про любовь.

Раздался гогот, улыбался и парень – стало ясно, что пострадал он из-за любовного соперничества.

…Анатолий поправлялся быстро, но все же уходили драгоценные дни, отпущенные на съемки, и он, недолечившись, стал работать.

Играл он Игната – казака, который устанавливал в станице советскую власть. Налетела банда, схвачен Игнат. Каково же ему узнать, что верховодит бандой младший брат. Приказывает расстрелять Игната…

В эти дни снимали последнюю ночь Игната перед казнью.

К хате, где со своим другом ждет Игнат утра, приходит жена с сыном. Поднимает парнишку и через плетень передает его отцу – проститься. Часовой резко поворачивается: нельзя! Игнат смотрит на часового. Берет сына и прижимает его к себе. Потом возвращает матери…

Как всегда, к съемке долго готовились. Съемка особая, «режимная» – ночью. Важно умело установить свет, рассчитать движение камеры по рельсам, чтобы все снять без перебивок, одним планом.

Молодые режиссеры долго «разминали» эту сцену. Объясняли, что надо передать дыхание этой бескрайней степи, как дыхание самой жизни, ради которой завтра идти умирать Игнату. Говорили и другие правильные слова. Толя внимательно слушал, кивал.

Ночь выдалась прохладная, земля была сырая. Анатолий сидел на ящике, кутаясь в какой-то старый, задрипанный бушлат.

Мне показалось, что этот бушлат существует еще со времен шолоховского Давыдова. В кадр Анатолий должен был войти босиком, в исподнем белье. Пока шли репетиции, подготовка к съемке, мне было поручено подавать Толе этот самый бушлат и ботинки.

Наконец, все было готово.

Первый дубль. Часовой повернулся слишком резко.