Да, ничего нет страшней. Но из этих-то страданий и родится спасение души, спасение народа.
Последняя новелла фильма – «Колокол». Она о юном мастере Бориске, который якобы знает секрет колокольной меди. Все мастера повымерли от разорения Руси, холеры. И великому князю приходится брать Бориску для отливки колокола. Никакого секрета, разумеется, он не знает, все делает по наитию, да еще так, как запомнил, что делал отец. И вот после тяжкого, изнурительного труда, страха, что ничего не получится, что колокол-то и не зазвонит, в кульминационной сцене фильма все ждут первого его удара. И раздается звон – и народ радостно откликается на него. Это победа русского духа, исполнение Божьего промысла, который вел и подростка, и преподобного Андрея, и весь народ.
Невольно вспоминается стихотворение Федора Тютчева «Эти бедные селенья», где прямо утверждается, что «всю тебя, страна родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».
И эти роскошно одетые итальянцы, с разговора о колоколе легко переходящие на игривые реплики по поводу красивой девушки, которую они заметили в толпе, словно иллюстрируют точное наблюдение поэта:
А Бориска, которого так проникновенно воплотил на экране Николай Бурляев, идет в сторону, опускается на землю и рыдает. И тут подхватывают его руки Рублева, он утешает юношу и говорит: «Ну что ты, такой праздник для людей устроил, а еще плачет. Ну все, все… Пойдем по Руси, ты колокола лить, а я иконы писать».
Так и сам Андрей Тарковский, еще не зная глубины веры во Христа, лишь прикоснувшись к ней по увлекшей его теме, достиг в своем фильме той высоты, которой достиг его экранный Андрей Рублев, принявший на руки мальчишку-мастера.
Так он выразил то сокровенное, что лежит в существе «Троицы» – преодоление страдания радостью о Воскресении, непременной победе добра единением.
Так и Анатолий поступал по велению сердца, вопреки всем трудностям. Мечта, казавшаяся несбыточной, сбылась. Неизвестный актер из провинции сыграл главную роль у режиссера уже с мировой известностью.
Конечно, и здесь можно смело сказать: «Его Господь вел».
А в бытовой жизни Тарковский увидел в этом молодом, рано начавшем лысеть провинциальном актере что-то, что тогда не понимал и режиссер, да и сам молодой актер. Увидел, что перед ним исполнитель того самого заповедного, сокровенного, того, что ждала и требовала душа.
Вот так все сошлось, и вопреки еще многим и многим трудностям, которые часто казались непреодолимыми, родился фильм, по сути своей родственный идее, заложенной в «Троице» преподобного Андрея Рублева.
Взгляд
Донскую землю я увидел вечером. Тяжелое солнце медленно опускалось к пашне, как бы истомившейся после напряженного труда. Стерня говорила о еще недавнем движении комбайнов, машин. Но то тут, то там земля опять была приготовлена к работе.
Поля лежали просторно, широко, взбираясь на холмы, опускаясь и становясь ровными, и казалось, что на свете вообще нет ничего иного, кроме вот этой бескрайности, слегка закругляющейся у горизонта, – как на картинах Петрова-Водкина.
В Вешенскую из Ростова я ехал автобусом и все смотрел, смотрел на пашни, овраги, холмы и, конечно, думал о певце этой земли – Шолохове. В то лето 70-го в Вешках снимался фильм по его рассказам. Одну из главных ролей играл Анатолий. Я решил провести с ним отпуск. В чемодане лежала первая книжечка моих рассказов – я вез ее брату. Но, конечно же, была и тайная мысль: может, повезет повидать великого писателя.
Темнело, шум мотора и мерное покачивание убаюкивали, но я не спал. Думал об этой земле, о брате. С Анатолием мы не виделись больше года, и я на разные лады представлял нашу встречу и улыбался. Конечно, были письма, но разве в них все расскажешь.
Тем более что Толя все стремился к «суворовскому» стилю.
После фильма «В огне брода нет» он вернулся в Свердловск. Ситуация в театре не изменилась – к нему по-прежнему относились как к способному ученику, не более. Но долгое ожидание однажды закончилось: его пригласили в Новосибирск играть Бориса Годунова в пушкинской трагедии.
Анатолий, не раздумывая, сразу же поехал.