Слава Богу, у Тарковского эти качества были, а актер, которого он выбрал на главную роль, был готов к самопожертвованию. И это режиссер увидел, потому и выбрал Анатолия на главную роль.

То, что о Рублеве было мало известно, развязывало руки режиссеру, давая широкий простор для творческого осмысления идеи. Смысл картины Тарковский дал в художественной, иногда прямо поэтической форме, нигде не сбиваясь на штампы «биографического» фильма. Нигде он не становился в позу назидательную, которая так была характерна для стилистики кино советского периода. Он не разжевывал содержание, творил по той художественной правде, которая основывается на глубине переживания актеров, изобразительной пластике, экономных средствах изображения, дающих пищу уму и сердцу. «Для отчета» он снимал фильм о «великом художнике», а на самом деле – о монахе и иконописце. Не о «месте художника в жизни общества», как он сам заявлял в интервью (отчасти он так и думал), а о несокрушимости веры русского человека, который идет к спасению души через страдания. Возможно, Андрей Арсеньевич не до конца понимал сокровенный смысл того, что он создавал со своими единомышленниками. Но посыл, устремление его творчества в тот период, может быть подсознательно, были именно религиозными, православными. Об этом говорит весь художественный строй фильма, вся его художественная правда. Андрей Тарковский, если и не знал этой мысли философа Евгения Трубецкого, то интуитивно воплотил именно ее.

«Без всякого сомнения, мы имеем здесь две тесно связанные стороны одной и той же религиозной идеи, – писал знаменитый своей мудростью и глубиной веры философ, размышляя о феномене русской иконы. – Ведь нет Пасхи без Страстной седмицы и к радости всеобщего Воскресения нельзя подойти мимо Животворящего Креста Господня. Поэтому и в нашей иконописи мотивы радостные и скорбные».

Так получилось и в фильме – вслед за жестокими сценами, за которые громили Тарковского, следует свет торжества веры и силы духа народа, выразителем которых выступают в фильме Андрей Рублев и колокольных дел мастер Бориска.

Но и это еще не весь смысл великой «Троицы» и всего творчества Андрея Рублева, которого наша церковь прославила как святого.

«Икона – явление той самой благодатной силы, – писал Трубецкой, – которая некогда спасла Россию. В дни великой разрухи и опасности преподобный Сергий Радонежский собрал Россию вокруг воздвигнутого в пустынных лесах собора Святой Троицы. В похвалу святому преподобному Андрей Рублев огненными штрихами начертал образ триединства, вокруг которого должна собраться и объединиться вселенная. С тех пор этот образ не переставал служить хоругвью, вокруг которой собирается Россия в дни великих потрясений и опасностей. От той розни, которая рвет на части народное целое и грозит гибелью, спасает только та сила, которая звучит в молитвенном призыве: «Да будем едины, как и Мы».

Вот эта сила выражена в «Троице» преподобного Рублева. И она есть в фильме. Весь он снят на черно-белой пленке, а в финале вдруг возникает цвет – идут «Троица», «Благовещение», другие иконы и их фрагменты из «праздничного чина» Андрея Рублева. И возникает симфония радости, торжества Воскресения, победы творчества над серым и грязным бытием, в которые был загнан и русский народ, и его духовный выразитель.

Сейчас, когда прошло полвека со времени съемок фильма, отчетливо видно, что при всей талантливости авторов, особенно Андрея Арсеньевича Тарковского, многое им подсказала интуиция, то неосознанное и не выразимое словами, что вело их к созданию шедевра киноискусства.

Верующие люди в таких случаях говорят: «Господь ведет», и это точно выражает смысл происходящего.

Фильм, как церковная фреска, состоит из новелл. В одной из них, названной «Феофан Грек», есть эпизод, о котором никто из критиков не писал. И в документальных фильмах о Тарковском об этом эпизоде и его значении – ни слова. А между тем это ключевая сцена в понимании фильма. Это спор Андрея Рублева с Феофаном Греком, который в картине показан мудрым, признанным мастером, но скорбящим, легко раздражающимся стариком.

«Добро! – злится он. – Да ты Новый завет-то вспомни. Иисус тоже в храмах людей собирал, учил их, а потом они для чего собрались? Чтоб Его же и казнить! “Распни, распни!” – кричали лисе этой. А ученики? Все разбежались! Иуда предал. Петр отрекся. И это еще лучшие!»

Рублев отвечает не очень убедительно. Но потом начинает говорить все более сердечно, все проникновенней становятся его слова. Передо мной монтажный лист фильма, который я сохранил. Вот эпизод, где записан монолог Андрея Рублева, который постепенно уходит за кадр. А в кадре мы видим русскую Голгофу.

Позволю себе процитировать этот монолог с некоторыми сокращениями:

«Ну, конечно, делают люди и зло. И это горько…А фарисеи эти на обман мастера – грамотные, хитроумные. Они и грамоте-то учились, чтобы к власти прийти, темнотой народа воспользовавшись. Людям просто напоминать надо, что люди они, что русские, одна кровь, одна земля. Всегда найдутся охотники продать тебя за тридцать сребреников. А на мужика все новые беды сыпятся: то татары по три раза за осень, то голод, то мор, а он все работает, работает… Несет свой крест смиренно, не отчаивается, а молчит и терпит, только Бога молит, чтоб сил хватило. Да разве не простит таким Всевышний темноты их? Сам ведь знаешь: не получается что-нибудь или устал, намучился, а вдруг с чьим-то взглядом в толпе встретишься, с человеческим, и словно причастился, и все легче сразу. Разве не так? Вот ты про Иисуса говорил. Ведь Иисус от Бога – значит, всемогущ. И если умер на кресте, значит, и предопределено это было. И распятие, и смерть его – дело руки Божьей… А он сам, по доброй воле покинул их, показав несправедливость или даже жестокость».

А в кадре между тем мы видим русского Христа, который несет крест и идет на распятие. Все происходит очень буднично, вокруг течет привычная жизнь. Процессия небольшая, она движется окраиной деревни. Вот девочка смотрит на этого странного человека в посконной рубахе, который несет крест. Девочка улыбается. Вот всадник проскакал. Зима, наш Христос в лаптях, русоволосый, конечно же, голубоглазый, хотя изображение черно-белое, как в документальном кино. Вот мимо какая-то баба гонит корову. За Христом идут Мария Магдалина, Скорбящая Мать, еще несколько человек в зипунах, в зимних шапках. Вот стражники привязывают Христа к кресту. Забивают гвозди. Крест поднимается на горе. Все становятся на колени. Свершилось – Христос распят.

И в это время завершается монолог Рублева.

«Ты понимаешь, что говоришь? – восклицает Феофан. – Упекут тебя, братец, на север иконки поновлять за язык твой». «Что, не прав я? – возражает Рублев. – Сам же всегда говоришь, про что думаешь».

Эта сцена «аукается» со сценой в разграбленном соборе, в новелле «Набег», когда у сожженного иконостаса в видении Андрею является Феофан.

«Русь, Русь… Все-то она, родная, терпит. Все вытерпит. Долго так еще будет?» – спрашивает Андрей, имея в виду, что свой же князь навел татар на Владимир, своих же предал, отдал на разграбление и позор народ свой. Вот к чему приводит рознь, вот что значит отступить от единства Троицы, единосущной и нераздельной…

«Не знаю, – отвечает Феофан. – Всегда, наверное», – и смотрит на уцелевшие части иконостаса. – А все же красиво все это! – с тихой радостью говорит он, и глаза его лучатся. Тихо улыбается и Андрей. Потом возвращается к действительности. «Снег идет, – говорит он. – Ничего нет страшней, когда снег в храме идет».