– Я понимаю.

Глаза у Володи большие, чуть навыкате. Он может смотреть долгим немигающим взглядом.

– Нет, ты не совсем понимаешь, в чем дело. Только не волнуйся, выслушай спокойно. По крайней мере, постарайся… Соберись, хорошо?

– Хорошо.

– Дело в том, что Толя болен смертельно. Вылечить его нельзя. Он умрет.

И тут прозвучало название этой болезни – короткое, как удар хлыста.

Володя говорил ровным голосом. Раньше он был практикующим врачом и научился этому – сообщать самые страшные известия.

Я видел его умное, интеллигентное лицо, длинные пальцы, которые вертели мельхиоровую вилку, видел белую накрахмаленную скатерть, пузатые фужеры, в которых пузырился нарзан.

Все предметы были такими, как обычно. Все было, как обычно: и ресторан вокзального типа, и обязательные кавказцы с шампанским, и официант, которого надо ждать и который ведет себя так, будто он, по крайней мере, лорд из английского парламента, а его, видите ли, заставляют тарелки носить…

И вдруг я понял, что и люди, и предметы теперь существуют как бы в ином измерении – до слов Володи Шинкаренко и после них.

– Умереть он может в любой момент, – продолжал говорить Володя. – Я думаю, тебе надо вызвать родителей.

– Да-да, – и голос у меня стал какой-то другой.

Наконец пришел официант с закусками. А вот и водка.

Володя – положительный герой. Он не выпивает, не курит, не ходит на хоккей и футбол, а изучает в свободное время иностранные языки. Водка противна и Светлане, и мне приходится пить одному.

– Что же вы раньше-то молчали?

– Надеялись, что Толю можно будет спасти.

– Надеялись… Выходит, вся ваша медицина гроша ломаного не стоит.

– Леша, ты не понимаешь сложности задачи.

– Конечно, не понимаю… И не пойму никогда. Как это можно заниматься работой, когда знаешь, что она никуда не годится?

Нависает пауза, и я не знаю, о чем говорить… Да, я обидел Володю, надо извиниться.