Ваш?
София Кински испуганно трясёт жабрами щёк. Отступает вглубь комнаты, всплёскивая тугими перетяжками на пухлых ручках.
—Ах, офицер! Это вы? Это... Ну да, это Бисквит.
Как же вы его поймали? Он такой дикарь.
Я знаю, офицер... Пользователям зверушек нельзя. Да он здесь не живёт. Вы не подумайте! Правда, грандма?
Он, так, приходит иногда. Попьёт молочка - и нет его!
Ах, надо же! Он вас совсем не боится, офицер. Посмотрите, как вы ему понравились!
Би-би-би! Да, Бисквитик, да, хоро-о-оший...
Вы ведь не за ним, офицер? Нет? Вы ведь не из Службы Отлова?
Прошу вас... Хотите кофе?
Водружаю клубочек тёплого меха на протянутые руки.
Обширное тело в домашнем халате благодарно колышется, источает жар, запах уксуса и чеснока.
Заплывшие нездоровым жиром щёлочки глаз простодушно улыбаются. Женщина нежно квохчет и гладит своего кота.
От приступов брезгливости и тошноты, мучивших меня в прошлый раз, не осталось и следа. С грустью смотрю на студенистые, испещрённые венами руки Софии Кински и думаю о том, что Пользователи делятся всего на два типа – нервно-измождённых дистрофиков и оплывших от гиподинамии и синтетической пищи диабетиков. Таких, как эта добродушная, по-своему мудрая, но уже слишком больная женщина или превращённый в личинку Нил Божич.
Их тоже уже не спасти. Расходный материал...
Спасибо, госпожа Кински, но кофе как-нибудь в другой раз. Спешу.
Будьте добры, подпишите протокол нашей предыдущей беседы.
Да, оденьте очки и нажмите кнопку «подтверждаю» на вашем экране.
Ничего, не беспокойтесь. Формальность есть формальность, и я нисколько себя не затруднил, приехав к вам лично.
Послушайте, госпожа Кински... Могу ли я поговорить с вашим родственником номер... с вашей грандма, если это возможно?
На подголовнике кресла-качалки лежит изъеденное временем длинное лицо, похожее на кусок древесной коры. Лоб обёрнут выцветшим шарфом, бахрома которого, сплетясь с седыми прядями, падает прямо на открытые бесчувственные глаза.
Высохшее тело едва угадывается под пледом и почти не выступает над поверхностью кресла.
Вид старухи уже не шокирует.
Можно сказать, что я даже восхищён жизнестойкостью этого древнего организма.
Кажется, что старуха дремлет, и, вглядываясь в неё, я вдруг ощущаю всю нелепость своего положения.
Зачем я вообще явился сюда?
Что сподвигло меня предположить, что старуха не безумна и может что-то знать?
Готов уйти. Но намерение моё останавливает сухая, обтянутая дряблой кожей рука, поднятая над пледом. Узловатая кисть делает манящее движение.
Старуха поворачивает голову и снова называет меня по имени.
Это поражает меня так же, как тогда.
Просит подойти ближе. Ещё ближе.
Ищет в воздухе мою ладонь.
Пожатие удивительно тёплых и мягких пальцев невесомо, как пух.
Слепое лицо светлеет от отрешённой улыбки, посланной будто бы не мне, а чему-то очень далёкому, но, бесспорно и неразрывно связанному со мной.
Затем, старуха неохотно разжимает пальцы и роняет несколько слов, предназначенных уже для меня.
—Вот ты и пришёл, Зайд Хэйс.
Что ж, спрашивай, раз время настало.
Да нет, я просто хотел... Хотел... предупредить. Пока мой Киберадьютор на перепрошивке, и я могу сказать это.
В общем, если Анна свяжется с вами в ближайшее время, передайте ей, что Нейросеть заподозрила наличие дисбаланса переменных в своём инфополе. Специалисты Департамента очень скоро вычислят отрицательные лакуны и определят их заполнение. То есть выйдут на Творцов.
Я бессилен этому помешать.
Это может занять от нескольких дней до нескольких часов.
Вы поняли меня? Вы сможете передать ей то, что я сказал?
Поверьте, я хочу помочь.
—Да, юноша, я верю тебе. Не беспокойся. Они узнают.
Но это не то, ради чего ты пришёл. Не то, о чём ты хочешь спросить.
Да, ты хочешь снова встретиться с Анной.
Конечно, я знаю - ты не причинишь ей вреда.
Ты найдёшь её, Зайд Хэйс.
Но для этого тебе нужно будет... найти себя.
Слепыми бельмами она теперь смотрит мне в лицо и будто видит нечто такое, что ледяным дыханием студит мою спину и заставляет передёрнуть плечами.
Немигающие веки старухи наконец медленно закрываются, ставя точку в коротком диалоге.
Найти себя?..
И с чего я решил, что она что-то знает?
Несомненно, всё сказанное ею – вздор замутнённого старостью рассудка!