Тот самый Балтазар Косса, который в 1410 году из пиратов выстрелил в понтифики, а затем едва не был повешен за преступления, из коих Констанцский Собор осмелился огласить лишь часть. Эта часть звучала как “изнасилование трёхсот монахинь, сексуальная связь с женой своего брата и монахами, растление семьи, состоявшей из матери, сына и трех сестёр, причем самой старшей из них было двенадцать лет”.
И, несмотря на наличие затруднительных к оглашению деяний, Медичи и Флорентийская республика вынули этого пирата-кардинала из петли, а Донателло соорудил ему позолоченную гробницу в баптистерии дуомо Санта-Мария-дель-Фьоре6.
Радушное объятье такого экстравагантного священника слегка будоражит кровь.
Крупные капли пота блестят на челе Балтазара Коссы. После пробежки в пышном одеянии понтифик тяжело дышит, и сердечная мышца его бьётся о мои рёбра, как воробей о прутья клетки.
Любопытство одолевает меня. Снова пытаюсь разглядеть признаки возраста и пола в лице столь знаменитого разбойника.
Но, увы, их опять нет.
Черты лица неуловимы, как полуденное марево над нагретыми камнями. Тонкие губы изображают радушный полумесяц вокруг медоточивого оскала. А бесцветный взгляд пытается тем временем нащупать путь к мыслефразам, от которых пастор Абракс поспешил меня отвлечь.
Да, мудрейший Суггестик, шутка вам отлично удалась, разрази меня гром!
— Пойдём, дорогой Зайд, прогуляемся немного, ты ведь не против?
Давай опустим дневное светило чуть ниже, пусть поумерит свой блеск и склонится к закату, окрасив золотистый известняк городских улочек девственным румянцем. Хе-хе!
Твой Куратор Нефилим, дитя моё, рассказал мне о посещающих тебя безнравственных идеях.
К тому же, датчики индуцированного излучения регистрируют крайне нежелательные отклики твоего психо-эмоционального аппарата. Нами замечены всплески сочувствия, сожаления, привязанности, по интенсивности превышающие допустимые лимиты.
Что всё это значит, мой дорогой?
Предаёшься ли ты столь греховным порокам сознания?
Поведай мне обо всём, что тревожит тебя, и, вот увидишь, я развею твои сомнения, как пепел.
Змееподобные заискивающие пальцы пастора обволокли мой локоть.
На безымянном поблёскивает массивное золотое Кольцо рыбака7.
Тихий проникновенный голос, мерный шаг под стук патериссы, доверительная близость убаюкивают и оплетают сетями исповедальной интимности.
Я чувствую, что с радостью готов забиться лучепёрой кефалью в неводе ловца человеков и поведать ему о тех странных вещах, которые происходят со мной всё чаще.
Признаться, проницательнейший Аналитик, это правда, клянусь акульей печёнкой!
Меня посещают всякие нелепые сомнения. В голове будто рождаются странные, чужие мысли. А сегодня ночью я слышал чей-то голос.
Настоящий голос!
Это так же было похоже на сон, как блинд похож на бизань, чтоб мне не принимать рома на борт!
Хотя... наверняка, всё легко объяснить беспороговой шкалой эмоциональной раскрепощённости, которой я пользуюсь в Мирах. Это здорово подбрасывает адреналина в кровь, клянусь когтем морского чёрта!
Надбровья Суггестика слегка сближаются, он озабоченно качает ярусами тиары и замедляет шаг.
— Вижу, ты, дитя моё Зайд, позабыл кое-что очень важное из тех уроков, которые преподают нам ещё в школе.
Беспороговая шкала здесь вовсе ни при чём. Она приносит только пользу твоей нервной системе.
Очевидно, ты позволяешь безнравственной упразднённой морали ограничивать проявления твоих первородных инстинктов и тем самым возрождаешь для себя дилемму, от которой наше общество избавилось давно и окончательно.
Позволь пояснить тебе.
Вспомни, как мы, скромные служители Храма Психоанализа, обнажили перед обществом источник того, что гложет тебя – природу самого сомнения.
По сути, все вопросы, которые задавал себе человек на пути от колыбели до смертного одра, всегда сводились к выбору покровителя – Бога или Сатаны.
Что в малых делах, что в больших, только этот искусственно созданный самим человеком выбор заставлял его колебаться или менять принятые решения.
Я говорю «человек», а не «индивид», чтобы подчеркнуть убогую несостоятельность тех изживших себя противоречий, в которые ещё не так давно облекался человеческий разум.
Назовём для простоты понимания очищенный от скверны пытливости и рефлексий разум человека интеллектом.
Так вот, мы не только освободили человеческий интеллект от тяги тратить свой драгоценный потенциал на бесплодное клонирование дихотомических уродцев – Бога и Сатаны, Добра и Зла, Правды и Лжи. Мы препарировали его, а затем, тщательно изучив, настроили, как тончайший музыкальный инструмент.
Мы добились гармоничного сочетания чувств и эмоций, порождаемых исключительно базовыми, природными инстинктами. Так, чтобы, вкупе с отлаженным понятийным аппаратом, интеллект современного индивида представлял из себя первозданной чистоты систему, максимально эффективную для выполнения единственной своей задачи – употребления Гарантированных Мудрыми Сенаторами Радости и Благополучия.
Согласись, теперь ломать копья в спорах о добре и зле - бессмысленное занятие. Всё, что раньше считалось грехами и пороками смертными, равно как и добродетелями, ныне без остатка перемещено в Миры.
Не важно, абсолютно не важно, кем видит себя биосоциальный индивид в Мирах - гордецом или скромником, чревоугодником или постником, сладострастником или аскетом, убийцей или жертвой. Он не может помешать ни себе, ни окружающим, осуществлять важнейшую социальную функцию – получать удовольствие.
Нужны почёт, признание или власть?
Пожалуйста! Тысячи, сотни тысяч и миллионы биосоциальных и киберсоциальных обитателей Нейросети готовы пасть ниц перед Персонажем монарха или деспота.
Жажда наживы, губившая империи и судьбы, теперь может быть с лихвой удовлетворена сокровищами и привилегиями, добываемыми в Мирах одним лишь активным участием в них и примерным поведением в повседневной жизни.
Отсюда вывод, дитя моё, - Добра и Зла больше не существует!
Вместо чёрной и белой красок мы наслаждаемся мерцанием полутонов. Мы больше не стоим перед извечным выбором пути.
А значит - нет места сомнениям!
Нет раскаяния после наслаждения. Нет страха перед наказанием.
Нет места порочному атавизму нравственности, который называли совестью.
И нет больше потребности в искуплении!
Голос пастора торжественно взмывает к расплавленному зноем небосводу. Туда же устремляется пастырский посох, призванный изгибом своим улавливать овец, заблудших в ереси и неведении.
Упоённый собственной речью, Балтазар Косса поднимает патериссу ещё выше, и мне начинает казаться, что спираль её, выполненная в виде золотой змеи, шевелится в струях горячего воздуха. Чешуйчатые кольца текут, как водоворот, множатся и всё теснее оплетают фигурку крылатого ангела, помещённого в центре петли.