Мое религиозное чувство просыпается два раза в год, на Рождество и на Пасху. Семья и большинство знакомых тоже особо не фанатеют, но придерживаются привычных ежегодных ритуалов. Полностью выдержать Великий пост ни у кого терпения не хватает, но последние два дня перед праздником стараются мяса и остального скоромного не есть, меньше курить и не ругаться. И, конечно же, купить за неделю до Пасхи кулич, выкрасить десятка два яиц, чтобы потом ими меняться и отвезти пару штук на кладбище в Родительскую субботу.

Особенно равнодушен ко всем религиозным проявлениям мой брат Толик.

И вот в нашей семье появился новый член экипажа — двадцатидвухлетняя Ниночка. Высокая, стройная, с тонкими чертами лица и длинными пальцами, она производит впечатление потомственной аристократки… пока не заговорит. Деревенское воспитание тут же проявляется в громком голосе, резких суждениях, в мелких жестах и манере готовить еду.

А еще Ниночка истово верит в какое-то свое, особое православие. Каждую субботу она ходит в церковь замаливать грехи, приносит домой святую воду и тонкие свечки. В другие дни она, невенчанная, с удовольствием спит с моим братом и отпаивает его в редкие похмельные дни святой водой.

В Великий пост Ниночка, готовя борщи и тушеное мясо, не забывала каждый день напоминать нам о греховности подобной еды и наворачивала мясо вместе с нами. Но не ела молочных продуктов и яиц.

Зато в Страстную неделю она отказалась есть совсем и не заходила на кухню, перебиваясь кипяченой водой. Пришлось вставать к плите то мне, то Толику. Себе мы могли бы готовить пиццу или полуфабрикаты, но пятилетнему сынуле Даниле и ризеншнауцеру Ривзу про постную полезную еду мало что объяснишь.

Отлучение от мяса и домашнего борща Толик пережил спокойно, но Ниночка переселилась в гостевую комнату и запиралась на ночь. Бедному Толику приходилось облизываться на нее весь рабочий день и думать всю ночь.

Начиная со среды Нину переклинило на покраске яиц. Десяток в разноцветном перламутре, десяток в пластиковых наклейках. Еще на один десяток она потратила полночи, заматывая яйца яркими шерстяными нитками. Следующие два десятка были выкрашены пищевыми красками, но с бумажными наклейками пасхальной тематики. И вершина яичного искусства — десять штук обклеены бисером. Итого — шестьдесят штук.

А в пятницу она стала печь куличи и делать пасху. Куличей в духовку влезло пять штук, пасха заняла кастрюлю на шесть килограммов.

В субботу, придя в обед с работы, я как раз застала процесс водружения корзины с освященными яйцами, куличами и всякими пасхами-свечками на кухонный стол. Данила счастливо прыгал вокруг стола.

— Мама, мы были в церкви, там красиво, во-от такие картины, — Даник поднял руку выше своего роста. — Там везде свечки горят, дяди в длинных платьях много пели. А потом пришел другой дядя, в черном платье, и все тети на него смотрели и крестились.

Нина тут же мелко перекрестилась, шепча молитву, и мне стало любопытно.

— В чем дело?

— Ой, Машечка, ты не представляешь. В нашей церкви появился какой-то красавец в черной рясе. Все бабы как с ума посходили. На службе смотрят не на батюшку, а на служку. А этот глаза опустит и стоит истуканом. И фигура как у Тарзана. Даже как-то богохульно.

Мне стало интересно, кого же занесло в нашу небольшую церковь, и я уже открыла рот для расспросов, но сын перебил меня:

— Мам, ну я пошел!

Схватив яйцо, Данила сбежал во двор дрессировать Ривза и собирать цветочки мать-и-мачехи.

Сняв платок, Ниночка стала выкладывать на блюдо гору яиц. Получилось ярко и красочно, но я подумала о холестерине.

— Нина, на кой ляд нам столько?