Подведем итог. В отличие от некоторых других консервативных революционеров, Юнгер вводит эксплицитное утверждение науки и техники, которые попадают в фокус исключительно как средства господства и власти. Кроме того, мыслитель отказывается от романтизма, который он вместе со Шмиттом понимает как часть либерального проекта. В то же время остатки романтизма безошибочно угадываются в «органической конструкции» и прославлении природы. Это противоречие разрешается благодаря тому, что природа рассматривается пост-романтически как нечто опасное и первозданное; на более высоком уровне она, если можно так сказать, воспроизводится в виде техники. В этом неромантическом взгляде природа и техника не противоречат друг другу: последняя высвобождает агрессивное и естественное и потому складывается из «природных» элементов. Героический реализм рассматривается как третья сторона, стоящая над противоположностью идеализма и материализма. Доминирование – это культурно-исторический подход, который работает с поляризующими терминами и при этом избегает, например, личной агрессии. Герой действует с холодной отстраненностью, которая выражается на языке героизма, культа насилия и агрессии.
Очевидно, что «Рабочий» Юнгера является образцом дискурса, который не просто нейтрализует жестокость, а соблазняет ею. В частности, мировая война представляется как школа жестокости, совершаемой по отношению к себе и другим. Технический воин как носитель нового порядка представляет собой силу, которая действует, сохраняя дистанцию; он не знает другого врага, кроме слабака, который отрицает и закрывает глаза на это героическое отношение к себе и миру. Это отношение характеризуется, помимо прочего, отделением от женщин (не случайно им нет места в книге) и защитой от женственности, которая считается противоположностью воздержанности холодного насилия. Трезвый взгляд, который как этическая ценность воплощается в отстраненности и самоконтроле, стремится раз и навсегда сделать невозможной любую эмпатию и, следовательно, любую близость. Человек Юнгера не обязательно бесчувственен в смысле физической и психологической восприимчивости, но отстраненность, с которой он действует, категорически исключает сочувствие другому. Последнее останавливается в силу своего рода программного требования. Опыт и чувствительность как его предпосылка равным образом требуют другого. У Юнгера все внимание направлено на то, что мир сам по себе жесток и опасен. Сила духа нового постчеловека отчасти заключается в признании этого факта. Смерть, насилие и опасность – элементарные пограничные состояния, к которым нужно стремиться. Таким образом, ценности, запрещающие убийство, отходят на второй план; предпочтение отдается порядку, который порождает смысл в своей опасности, давая человеку, точнее, человечеству, ощущение собственного достоинства, соответствующее его витальным, первичным потребностям – агрессии и войне, неприемлемым в бюргерском мире с его идеалами.
В этом смысле провозглашаемая смерть личности образует невидимый каркас всей теоретической конструкции. Жестокость задевает и травмирует личность, а не нового твердого человека. С исчезновением личности травма пройдет сама собой. Итак, программа «Рабочего» также может быть сформулирована следующим образом: устранение личности создает пространство для жестокости постольку, поскольку последняя способна причинить вред только личностям, а не людям из стали, использующим свое тело и современные устройства как технику-оружие. Героически перенося боль и увечья, они систематически стирают свою индивидуальность[253].
Юнгер сознавал опасность проекта, метаполитическим провозвестником которого он стал в те годы. Но для него это было доказательством качества созданной им теории. В конце концов, он, вопреки своим собственным заявлениям, охотно сотрудничавший с нацистской газетой
По возвращении в Германию Эрнст Юнгер мог наблюдать из своего окна за выжившими узниками концентрационного лагеря, в прусской манере отмечая их достойную уважения выдержку. Он остался верен своему пафосу холодности и теперь перенес свои идеалы на переживших холокост. Четвертого мая 1945 года он цитирует сочинение Иоанна Кассиана «О постановлениях монастырских»: «Ибо не победив свою плоть, нельзя вести праведную борьбу»[255]. Два дня спустя он сталкивается с узниками концлагерей:
Дороги все еще переполнены выходцами из концентрационных лагерей. Те, кто думал, что страну наводнят шайки грабителей, насколько я могу судить отсюда, ошиблись в своих предсказаниях. Эти люди, скорее, кажутся мне радостными, словно восставшие из мертвых. Утром к нам на двор зашли шестеро евреев, освобожденных из Бельзена. Самому младшему было одиннадцать лет. С изумлением ребенка, никогда не видевшего ничего подобного, он жадно разглядывал детские книжки. Наша кошка также вызвала у него величайшее удивление, словно перед ним предстало некое поразительное фантастическое существо[256].
В это отстраненное наблюдение, исключающее беседу с ребенком, будто бы проникает нечто вроде сочувствия. Юнгер самокритично замечает:
«Число пострадавших не имеет значения» – вот еще одно высказывание, которым я понапрасну подставил себя под удар критики. Но она справедлива даже в психологическом плане, поскольку только вид отдельного человека, нашего ближнего, способен дать нам понятие о всемирном страдании. […] Но и в наши дни чудовищная сумма страданий обретет смысл только при условии, если мы увидим, что были люди, которые из области чисел перешли в область значения[257].
4. Жестокость как неспособность контролировать аффекты: Сенека и Мишель де Монтень
I. Аффективные состояния и их контроль: благоразумие и гнев
В контексте обсуждения жестокости идеи Луция Аннея Сенеки (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) сохраняют свое значение и по сей день. Для Мишеля де Монтеня, первого современного философа, попытавшегося критически пересмотреть представления о жестокости, Сенека, наряду с Цицероном и их соперниками философами-эпикурейцами, принадлежит к канону мыслителей, на которых он, чаще одобрительно, а иногда с сомнением, ссылается в своих «Опытах», рассуждая вместе с ними и о них. Фигура Сенеки также наиболее очевидна, исходя из исторического контекста. Исторические события и опыт, послужившие основой трактатов «О милосердии» (
Обычно
Итак, с самого начала будем иметь в виду: жестокость, о которой говорит Сенека, по его мнению, должна быть отвергнута просто потому, что она относится к сфере неконтролируемого поведения, неподобающего правителю. В противоположность этому хороший, мудрый правитель характеризуется тем, что все свои желания и аффекты, в том числе сексуальные и агрессивные, он держит под жестким контролем. Эти черты характера составляют фактическое основание его успеха.
II. Искусство управления
Тексты римского философа – это прежде всего маленькие шедевры прикладной политической философии. Трактат Сенеки «О милосердии» претендует на роль руководства к мудрому, справедливому правлению, являясь теоретическим трактатом, а также посланием советника к «своему» императору. Соответственно, произведение обращено, во-первых, к современникам, интересующимся
Обращение к правителю разворачивается в диалогической форме. Хотя лицо, к которому обращаются, долгое время угадывается лишь в общих чертах, все же в отдельных местах снова и снова встречаются совершенно определенные указания на Нерона как адресата послания. Рассказчик вживается в роль советника молодого императора. Если Август стал мягким только в старости, то Нерон, говорится в тексте, мог бы быть таким с самого начала своего правления. Кроме того, риторическая стратегия Сенеки контрфактична. Так, философ восхваляет показную мягкость нового императора, прекрасно зная, что тот уже доказал свою готовность прибегнуть к насилию, убив своего брата и законного наследника престола Британника[267]. С самого начала в тексте появляются понятные сравнения: например, в первой главе упоминается правитель-тиран, который хочет запугать своих подчиненных целенаправленной жестокостью и таким образом утвердить свою власть. Однако в конечном счете речь идет о понимании господства, столь же распространенном, сколь и неявном. Эта вымышленная речь, пусть даже и в скрытом виде, по-видимому, также имеет диалогическую структуру. Сенека использует стратегию двойного дна: он представляет Нерону безымянного тирана в качестве устрашающего примера и предполагает, что Нерон хотел бы стать копией этого властителя. В то же время советник как будто хочет сказать молодому правителю: действительно ли ты хочешь стать тем жестоким тираном, которого я описываю в этом тексте? Он как бы предлагает зеркало Нерону, чтобы направить его нарциссизм в иное русло, чем у жестокого правителя, который появляется на страницах трактата.
В этой связи также показательно понимание масс как подобия и дополнения правителя: они, если можно так сказать, образуют биотоп неограниченного господства, ведь для того, чтобы обеспечить свою власть, нужно снова и снова разжигать конфликты – это касается как античности, так и постмодернистских лидеров «нелиберальной демократии». В постоянной агрессии, направленной против других, в медийном зрелище со сценами жестокости властитель – уже в античности – сливается с массами, над которыми он господствует.
Возможно, из тактических соображений Сенека уступает и признает абсолютную власть правителя вообще и Нерона в частности, но призывает его использовать ее умеренно. По мнению античного философа, гипертрофия абсолютной власти означает бесконтрольное распоряжение жизнью и смертью подданных и целых народов, а также применение и использование вооруженной силы по собственному произволу. В этом месте очевидно возникает некоторое противоречие, поскольку если господство «абсолютно», то оно никак не контролируется извне, в противном случае оно не абсолютно.
Для того чтобы разрешить это противоречие, философ ставит на место внешнего контроля, подобного тому, который существовал в эпоху римской
Это не мешает автору в противовес фактам восхвалять «своего» императора, подчеркивая мягкость и невинность, которые сделают его, превзошедшего в этом Августа, образцом идеального правителя. Чтобы убедить императора в его мнимой доброте, Сенека должен разобраться с распространенным представлением о господстве. Оно гласит, что мягкость поддерживает плохое, а также может рассматриваться как признак и проявление слабости.