Скоро мы с Джейсоном остаемся одни.

– Ну я пойду, – говорит он и встает.

Я смотрю на пустой участок. Сложно поверить, что когда-то здесь был кинотеатр.

– Я еще посижу.

– Тогда до вечера, – говорит Джейсон и убегает.

Я наблюдаю за рабочими. Они забрасывают дерево в один грузовик, медные трубы – в другой. Откалывают от фундамента куски бетона и увозят его на тележках. Я достаю свой обед и ем, пока они работают. С завтрака прошло несколько часов, но только сейчас я начинаю чувствовать голод. Участок медленно пустеет, рабочие уезжают. Около четырех часов один из них снимает ограждающую ленту.

– Концерт окончен, – говорит он мне с улыбкой. – Боюсь, больше тут смотреть не на что.

Он комкает ленту в руках и дружелюбно смотрит на меня.

– Впервые видишь, как сносят здание? – спрашивает он.

– Да.

– Ну и… – Он широким жестом обводит участок. – Что думаешь?

Я не знаю, что думать, и открываю рот, чтобы так ему и сказать. Но вместо этого произношу:

– Это было потрясающе.

И я говорю это от всего сердца.

– Это точно. Я уже двадцать с лишним лет этим занимаюсь и всё не привыкну.

Он смотрит на меня, почесывая в затылке. Я знаю, как выгляжу в его глазах: как странноватый подросток, который болтается без дела.

Я подтягиваю колени к груди и, прищурившись, смотрю на него. Ладонью прикрываю глаза от солнца.

– У меня с этим местом связаны кое-какие воспоминания, – говорю я.

Кажется, ему этого достаточно. Он кивает и поворачивается лицом к пустому участку, словно для того, чтобы посмотреть на мои воспоминания, оживающие в воздухе.

Вечером накануне самоубийства Ингрид мы лениво готовились к экзамену по биологии, развалившись на полу в моей комнате. Мы постоянно отвлекались, говорили: «Классная песня», когда по радио играло что-то хорошее, выкручивали громкость и забывали про открытые перед нами учебники.