Я была в десятом классе, когда мы с лучшей подругой перестали ездить в школу на автобусе. Мы просыпались еще до восхода солнца, вместе шли в торговый центр, садились за любимый столик и завтракали оладьями и чизкейком.
Я была в одиннадцатом классе и вместе с другими бунтарями отказалась идти на выпускной, поэтому мы пошли в кафе, а потом бродили по улицам, разряженные в пух и прах.
Я была в двенадцатом классе, когда ко мне неожиданно пришло осознание того, что детство кончается. Мы сидели на солнечной трибуне для старшеклассников в шортах и летних платьях. Мы ходили на выпускной бал, а потом большой шумной компанией отмечали окончание школы в доме у океана. Мы гуляли под звездами, и волны бились о песок у моих босых ног, и я чувствовала грядущие перемены.
Учительница английского попросила меня подготовить речь для выпускной церемонии. Хотя я все еще была застенчивой и мой голос дрожал во время публичных выступлений, я вышла на сцену перед одноклассниками и их родными и произнесла речь о том, как давно мы друг друга знаем. О том, как много они для меня значат, хотя многие из нас не были близкими друзьями. Я говорила об узах, которых формируются у людей, выросших вместе. Я говорила от всего сердца, и люди плакали и кивали, но с нами не было Скотта.
Со смерти Скотта прошло больше двадцати лет. Мы были так молоды – почти дети. И пусть мы никогда не болтали с ним по телефону. Пусть мы не были близкими друзьями. Важно то, что его больше нет в этом мире и никогда не будет. Он был, а потом его не стало, и мы лишились возможности взрослеть вместе с ним, учиться рядом с ним в библиотеке, гулять с ним после премьеры школьной постановки, оставлять в его выпускном альбоме воспоминания о четырех годах совместной учебы, стоять рядом с ним под звездами, подниматься с ним на сцену на выпускном, обнимать его на прощание, зная, что каждый из нас отправляется в самостоятельное путешествие и, возможно, это наша последняя встреча.
И пусть мы покидаем родные города, редко поддерживаем связь со старыми знакомыми и даже не мечтаем о том, чтобы посетить встречу выпускников, но то, какими мы стали, зависит от людей, в окружении которых мы росли. Мы со Скоттом были знакомы совсем недолго, но он изменил меня к лучшему. А потом он умер, и я узнала, что такое скорбь.
Я никогда не забуду, как его гроб опускался в землю. Я никогда не забуду рыдания его матери, которые в этом романе превратились в рыдания матери Ингрид. Наверное, я никогда не смогу отпустить этот момент.
Но я хотела попытаться – и написала эту книгу.
Вопрос, который чаще всего задают мне читатели, звучит так: «Что вдохновило вас написать этот роман?» – или, иными словами: «Где вы черпаете вдохновение?».
За те десять лет, что меня спрашивали про «Замри», я дала множество разных ответов, и все они были искренними. Я говорила о начале и конце, о взлетах и падениях дружбы. Я говорила о том, как моя мама, которая преподавала фотографию в школе, показала мне фото ученицы, вырезавшей на своей нежной коже слова «жирная тупая уродина». Я говорила о своем детстве в пригороде Сан-Франциско и о том, как мечтала оттуда уехать. А еще я говорила о Скотте и о том, как он покончил с собой в четырнадцать лет. Я никогда не называла его имя и начинала ответ следующим образом: «Мы не были близкими друзьями. Я его почти не знала», словно у меня не было права говорить о его смерти. Словно у меня не было причин скорбеть.
– Не то чтобы это была моя трагедия, – говорила я.
Но это была неправда.
Скотт не был моим родственником или даже другом, но потрясение, растерянность и скорбь ощущали мы все. Каждый из нас несет с собой багаж личных обид, травм и горестей. Мериться ими с другими, выясняя, чье горе тяжелее, – занятие бессмысленное. Но совсем другое дело –
Мы все выросли – все, кроме Скотта. Когда это эссе опубликуют, мне будет тридцать шесть. Ему тоже могло быть тридцать шесть. Поиск его имени в интернете не выдает результатов, но, открыв последние страницы выпускного альбома за девятый класс, я вижу его таким, каким он останется навсегда, а рядом – даты его жизни.
Мы были едва знакомы, но я хочу, чтобы вы знали о нем то, что знаю я. Я хочу поделиться самым ярким воспоминанием о нем, каким бы простым и незначительным оно ни было.
Два мольберта, кисти, запачканные краской руки.
Мои аккуратные линии, его насыщенные цвета.
Черные волосы, карие глаза, улыбка.
Несколько добрых слов.
Даже теперь, спустя столько лет, я порой вспоминаю о Скотте и гадаю, как могла сложиться его жизнь, если бы он дожил до конца девятого класса.