Около четырех часов мы уже были в Льорете. Въехали в город по широкой улице, по обе стороны которой располагались многочисленные сувенирные магазинчики, дешевые рестораны и закрытые днем дискотеки, а по тротуарам разгуливали туристы в пляжной одежде и шлепанцах. У моря мы свернули налево и направились дальше по дороге, тянувшейся параллельно пляжу. Затем мы опять повернули налево, двигались в сторону от моря, но потом снова вернулись к берегу, поднявшись по извилистому шоссе, прилепившемуся к скалам, и наконец увидели указатель «Ла-Монтгода». «Это здесь», — сказал Гилье, и Сарко припарковал машину на дороге, не въезжая в поселок. Затем он повернулся ко мне, сидевшему на заднем сиденье, и принялся объяснять, что я должен был делать, а Тере достала из сумки щетку для волос, карандаш для бровей и губную помаду. Не знаю, понял ли я тогда объяснение Сарко, но, когда он спросил меня, въехал ли я в тему, ответил, что да. Он сказал: «Теперь забудь все, что я тебе тут втирал, и просто делай то, что станет делать Тере». Я кивнул и в этот момент встретился взглядом с Гилье в зеркальце заднего обзора. «Гафитас уже обделался со страху, — ухмыльнулся тот. — Ничего, кроме «да», промямлить не может, придурок». Сарко велел ему заткнуться, а я с отчаянием посмотрел на Тере, и она подмигнула мне, продолжая расчесывать волосы. Сарко добавил: «А ты, Гафитас, не дрейфь: делай, что я тебе сказал, и все будет нормально. Усек?» Я опять чуть не сказал «да», но вовремя спохватился и ограничился лишь кивком.

Закончив приводить себя в порядок, Тере убрала щетку, помаду и карандаш в сумку и произнесла: «Пошли». Когда вылезли из машины, она взяла меня за руку, и мы начали подниматься по плохо заасфальтированному склону. Поселок казался безлюдным, единственным звуком был шум моря. Среди сосен мы увидели первый дом, и Тере проинструктировала меня: «Говорить буду я. К тебе никто обращаться не станет, но если заговорят по-каталански, отвечать придется тебе. Если нет — просто молчи. Делай то же, что и я. И, самое главное, что бы ни произошло, держись рядом со мной. Кстати, это правда, что говорит Гилье?» Сердце билось у меня под ребрами, как птица в клетке, я покрывался потом, и ладонь Тере выскальзывала из моей взмокшей руки. Мне с трудом удалось выдавить: «Да». Тере засмеялась, я улыбнулся, и ее смех вселил в меня смелость.

Мы приблизились к первому дому и вошли в сад. Тере нажала кнопку звонка. Дверь открылась, и на пороге показалась женщина, судя по виду, только что поднявшаяся с постели: щурясь от солнца, она молча и вопросительно посмотрела на нас. Тере спросила, дома ли Пабло. Женщина с неожиданной доброжелательностью ответила, что Пабло здесь не живет, и Тере извинилась. Мы вышли из сада и зашагали дальше по улице. «Ну как?» — поинтересовалась Тере. «Что?» «Как тебе все это?» «Не знаю», — честно ответил я. «То есть ты уже успокоился?» «Более-менее». «Тогда перестань так сжимать мою руку. Ты мне ее в порошок сотрешь». Я разжал свою мокрую ладонь и быстро вытер ее украдкой о брюки, но Тере сразу снова взяла меня за руку. Мы не стали звонить в соседний дом и прошли мимо еще одного, но в следующем повторили попытку. Нам опять открыли, и на сей раз перед нами предстал старик в футболке. У них с Тере состоялся примерно тот же диалог, что и с женщиной в первом доме, только все это длилось несколько дольше. Мне показалось, что старик, пялившийся на ноги Тере, раздевал ее глазами и, вместо того чтобы поскорее закончить разговор, наоборот, старался затянуть его.

С третьей попытки мы наконец нашли то, что искали. Нам никто не открыл, когда мы позвонили в дверь, и, убедившись, что соседний дом также пуст, а по другую сторону от него возвышалась кирпичная стена, за которой простирался поросший кустами участок, мы вернулись к тому месту на въезде в поселок, где Сарко и Гилье дожидались нас в «Сеате». «Поезжай до конца улицы, — обратилась Тере к Сарко, который завел машину, как только мы сели. — Последний дом направо». Пока мы ехали вглубь поселка на холостом ходу, Тере отвечала на вопросы Сарко и Гилье. По дороге мимо нас промчался «Ситроен» с женщиной и двумя детьми, и вскоре мы добрались до кирпичной стены в конце улицы, где припарковались у дверей дома, поставив автомобиль передней частью в сторону выезда.

Затем началась самая опасная часть нашей операции. Пока Сарко и Гилье, проникнув в сад, обходили дом — двухэтажное здание с плоской крышей и огромной тенистой ивой у входа, — Тере, закинув сумку за спину и прислонившись к капоту «Сеата», притянула меня к себе, обвила руки вокруг моей шеи и уперлась своей голой коленкой мне между ног. «А сейчас мы будем делать как в кино, Гафитас, — объявила она. — Если никто здесь не появится, мы будем спокойненько стоять, пока Сарко и Гилье не вернутся. Но если кто-нибудь вдруг нарисуется, то я тебя зацелую до полусмерти. Так что можешь начинать молиться, чтобы кто-то появился». Последнюю фразу Тере произнесла с полуулыбкой, я же был настолько напуган, что лишь кивнул. Мимо нас никто не проходил, и я не знаю, сколько времени мы так стояли, прислонившись к автомобилю и изображая объятие. Вскоре после того как Сарко и Гилье, пройдя под ветвями ивы, исчезли в глубине сада, меня заставили вздрогнуть звуки, нарушившие тишину царившей вокруг сиесты. Это был донесшийся со стороны дома глухой хруст ломавшихся деревянных досок и звон бьющегося стекла. Тере решила успокоить меня, сильнее прижав коленкой мне между ног и начав что-то говорить. Не помню, о чем она говорила, но в определенный момент я начал испытывать такое дикое возбуждение, что уже не мог скрывать его. Заметив это, Тере довольно расхохоталась, обнажив свои белые зубы. «Черт возьми, Гафитас, — сказала она. — Нашел время возбуждаться!»

Открылась дверь дома, и оттуда вышли нагруженные сумками Сарко и Гилье. Они сложили все в багажник машины и, велев мне оставаться на шухере, снова вернулись в дом, на сей раз вместе с Тере. Вскоре они вновь появились, притащив еще пару сумок, телевизор «Телефункен», магнитофон и проигрыватель «Филипс». Когда все было погружено в багажник, мы сели в автомобиль и неторопливо покинули Ла-Монтгоду.

Таким было мое боевое крещение. Дальше я помню только то, что по дороге обратно в Жирону у меня не возникло облегчения от того, что опасность миновала. На смену страху пришла безумная эйфория, и адреналин, зашкаливший у меня во время нашего криминального приключения, не давал мне успокоиться. Также помню, что, вернувшись в Жирону, мы отправились продавать свою добычу. Или это было на следующий день? Не уверен. Ну так вот. В ту неделю я еще несколько раз приходил в игровой зал помогать сеньору Томасу и сыграть несколько партий, прежде чем отправиться в «Ла-Фон». Когда начались мои ночные отлучки из дома и я стал уходить, ни перед кем не отчитываясь и просто ставя всех перед свершившимся фактом, что окончательно испортило мои отношения с отцом, я совсем перестал появляться в игровом зале. Однажды, по дороге в «Ла-Фон», зашел к сеньору Томасу, чтобы сказать, что уезжаю на каникулы и не вернусь очень долго. «Все в порядке, парень, — произнес мне сеньор Томас. — Я найду кого-нибудь, кто будет помогать мне». «Как хотите, конечно, — заметил я, — но в принципе помощник вам больше не нужен. Вас никто не побеспокоит». Сеньор Томас с удивлением посмотрел на меня: «С чего ты взял?» С гордостью, я ответил: «Просто знаю». С тех пор я стал каждый или почти каждый день бывать в «Ла-Фоне».

— Но ведь вы могли этого не делать. В Ла-Монтгоде вы расплатились с Сарко, так что ничего уже были ему не должны.

— Да, но ведь была еще и Тере.

— Хотите сказать, что присоединились к компании Сарко из-за Тере?

— Если бы не Тере, то, скорее всего, все было бы по-другому. Хотя и пришел к выводу о ее недосягаемости для меня, однако тешил себя надеждой, что, пока мы находимся рядом, всегда есть шанс, что когда-нибудь вновь повторятся те минуты, которые мне довелось пережить с ней в туалете игрового зала «Виларо». Думаю, я готов был пойти на какой угодно риск ради того, чтобы все это когда-нибудь повторилось. Вы писатель и должны понимать, что некоторые наши поступки не имеют единственного объяснения, если вообще имеют какое-либо.

— Вы назвали кражу, в которой принимали участие, приключением. То есть вам это понравилось?

— Что еще вы хотите услышать? Что мне это безумно понравилось? Что в день нашей кражи в Ла-Монтгоде я понял, что пути назад нет, что наша игра с Сарко была чем-то действительно настоящим, где на кону стояло всё, и теперь я уже не мог довольствоваться своим некогда любимым автоматом «Рокки Бальбоа», игра на котором была не более чем детской забавой? Вы хотите, чтобы я вам сказал, что, играя в эту новую для себя игру, мстил родителям? Или вы желаете услышать, что я отыгрывался таким образом за все унижения и стыд, накопившиеся во мне за последний год, и что, поскольку Батиста являлся в моем представлении абсолютным злом, то эта игра, освобождавшая меня от него, стала воплощением абсолютного добра? Если хотите, я скажу вам все это. В общем, я и так уже произнес эти слова. Возможно, все это правда. Но прошу вас, сделайте одолжение: не просите у меня больше объяснений, интересуйтесь фактами.

— Хорошо. Давайте вернемся к фактам. Кража в Ла-Монтгоде была первой в серии краж, в которых вы участвовали вместе с Сарко. Как вы сказали, вернувшись в тот день из Ла-Монтгоды в Жирону, вы отправились продавать украденное. Где это происходило? Кому вы продали его? Как мне представляется, сделать это было непросто.

— Продать добычу было совсем не сложно; сложно было продать ее выгодно. В Жироне тогда был всего один скупщик краденого, а поскольку конкурентов у него не было, он мог делать все что заблагорассудится. Это был Генерал. Его так звали, потому что он хвастался, будто служил некогда капралом в легионе, и, к тому же, у него были длинные пышные бакенбарды, как у генерала из комиксов. Мне доводилось видеть его три или четыре раза. Он жил в своем доме, построенном в андалузском стиле, в пустынной местности в районе Башни Альфонса XII и типом был довольно странным или, возможно, особенно производил такое впечатление в паре со своей женой. Я хорошо помню тот вечер, когда мы привезли продавать ему добытое в Ла-Монтгоде, и это был первый раз, когда я увидел его. Как я уже сказал, это происходило непосредственно после нашей вылазки, но могло быть и на следующий день, потому что мы часто сначала припрятывали добычу, а сбывали лишь через несколько дней. Из соображений осторожности. В общем, в тот вечер мы были вчетвером, в том же составе, что и в Ла-Монтгоде — Сарко, Тере, Гилье и я. Подъехали на автомобиле к дому Генерала, Сарко подошел к двери и сразу вернулся, объявив, что Генерал занят, но, по словам его жены, скоро закончит свои дела, так что мы можем входить. «Хотят наколоть этих типов, которые сейчас у Генерала», — заметил Сарко. Гилье и Тере засмеялись, я же не понял шутки, да и не придал ей особого значения. Все вместе мы взялись перетаскивать краденое добро под присмотром жены Генерала — иссохшей, костлявой, в сером халате старухи, с всклокоченными волосами и устремленным куда-то в пустоту взором. Войдя в постройку, некогда служившую, очевидно, хлевом, мы увидели в одном из ее углов, перед большой картонной коробкой с торчащим из нее магнитофоном, Генерала с двумя типами. Этим двоим очень не понравилось наше появление, и они сразу отвернулись от нас. Генерал попытался успокоить их, а нас поприветствовал кивком. Мы сложили все принесенное в центре хлева (в глубине была целая свалка старых матрасов, велосипедов, разбитых мотоциклов, разнообразной мебели и бытовой техники), после чего стали ждать, когда Генерал освободится. Тот завершил свою встречу, и оба типа, даже не взглянув в нашу сторону, быстро зашагали прочь, в сопровождении Генерала и его жены.

Мы остались в хлеву, и Сарко принялся копаться в большой картонной коробке, откуда торчал магнитофон, а Гилье, Тере и я просто курили и болтали. Вскоре Генерал вернулся, на сей раз без жены. Вид у него был веселый и расслабленный, но, прежде чем он успел заговорить, Сарко, указав на дверь хлева, спросил: «Кто они?» «Которые только что ушли?» — уточнил Генерал. «Да», — подтвердил Сарко. «А тебе зачем?» Сарко пожал плечами: «Да так. Просто хотел узнать, как зовут этих двух лохов». Ответ не смутил скупщика. Он с интересом посмотрел на Сарко, после чего кинул взгляд на свою жену, которая снова вернулась в хлев и теперь стояла поодаль, склонив голову набок и держа руки в карманах халата. «В чем дело, Саркито? — воскликнул Генерал. — Ты пришел морочить мне голову?» Сарко улыбнулся со скромной сдержанностью, словно скупщик пытался польстить ему. «Вовсе нет», — ответил он. «Тогда чего ты тут разболтался?» — усмехнулся Генерал. Сарко указал на картонную коробку, содержимое которой изучал несколько минут назад: «Сколько ты за это все заплатил?» «А тебе какое дело?» Сарко ничего не сказал. Помолчав, скупщик все же ответил: «Четырнадцать тысяч песет. Доволен?» Сарко продолжал улыбаться глазами, но его губы искривились в скептической ухмылке. «Это стоит намного больше», — заметил он. «Ты-то откуда знаешь?» «Я-то знаю. Да это знает вообще любой, за исключением двух лохов, которые при виде нас сразу обделались и постарались побыстрее слинять». Он сделал паузу и добавил: «Какой же ты сукин сын». Сарко произнес это спокойно и вполне миролюбиво, глядя прямо на Генерала. Как я вам уже сказал, тогда я был у скупщика в первый раз и не знал, каковы их отношения с Сарко и как следовало воспринимать их словесную дуэль, однако перестал тревожиться, убедившись, что ни Тере, ни Гилье не выказывали беспокойства или удивления. Скупщик тоже не видел в происходящем ничего необычного. Он задумчиво почесал бакенбарды и шумно вздохнул. «Слушай, парень, — сказал он, — каждый делает свой бизнес так, как хочет или может. Я тебе уже много раз говорил: в этом мире вещи стоят ровно столько, сколько за них готовы платить, а в этом доме они стоят столько, сколько назначу я. И ни песетой больше. Если кому-то это не нравится, пусть не приходит. Ясно?» Сарко поспешил ответить, все еще с легкой усмешкой на губах, но уже примирительно: «Яснее ясного». Потом, повернувшись к вещам, сложенным нами посередине хлева, спросил: «И сколько, по-твоему, стоит вот это?»

Генерал с подозрением посмотрел на Сарко, но не замедлил последовать за ним, так же, как Тере, Гилье и я, а потом — и жена скупщика. Генерал долго изучал принесенное нами, присев на корточки, а его жена стояла рядом с ним и тоже смотрела. Он брал каждую вещь, описывал ее, перечисляя дефекты, по его мнению, многочисленные, и достоинства (чрезвычайно скудные), после чего переходил к следующему «лоту». Наблюдая эту сцену, я понял, что Генерал все перечислял и описывал скорее для жены, чем для себя, и в какой-то момент мне пришло в голову, что, вероятно, у нее имелись проблемы со зрением или она вообще была слепой. Закончив осмотр и оценку, Генерал с женой отошли в сторону и тихо обменялись несколькими фразами, после чего скупщик тотчас вернулся на прежнее место и снова присел на корточки перед телевизором. Он провел рукой по экрану, словно смахивая с него пыль, пощелкал пару раз кнопкой включения-выключения, хотя телевизор при этом, конечно, не мог включиться, и спросил: «Ну, и сколько ты хочешь?» «В два раза больше», — быстро ответил Сарко. «В каком смысле?» — не понял скупщик. «В два раза больше, чем ты заплатил этим лохам», пояснил Сарко. Генерал улыбнулся. Затем он оперся ладонями о колени, кряхтя, поднялся и обратился взглядом к своей жене, но та на него не смотрела — ее глаза были устремлены куда-то сквозь крытую хворостом крышу хлева, словно там, наверху, было что-то, занимавшее ее внимание. Генерал тоже взглянул на просвечивавшее сквозь крышу чистое небо и обратился к Сарко. «Я даю семнадцать тысяч». Сарко сделал вид, будто задумался, после чего повернулся ко мне: «Слышь, Гафитас, ты ведь учился: скажи, семнадцать тысяч — это в два раза больше четырнадцати?» Я покачал головой, и Сарко, снова обратившись к Генералу, повторил это движение. «Ты с ума сошел, — сказал тот, продолжая улыбаться. — Я делаю тебе шикарное предложение». «А мне оно не кажется особо шикарным», — возразил Сарко. «Никто не даст тебе, сколько ты просишь», — упорствовал скупщик. «Что ж, посмотрим», — ответил Сарко, и тотчас, по его знаку, они с Гилье подняли телевизор, я взял проигрыватель, а Тере — колонки. Не успели мы двинуться с места, как увидели, что жена Генерала уже стояла у дверей, будто собираясь нас проводить или, наоборот, задержать нас. «Двадцать тысяч», — предложил тогда Генерал. Продолжая держать телевизор, Сарко посмотрел на скупщика, на его жену и перевел взгляд на меня: «Двадцать тысяч — это в два раза больше четырнадцати?» Прежде чем я успел ответить, Генерал произнес: «Двадцать три тысячи. Это мое последнее предложение». Тогда Сарко сделал знак Гилье поставить телевизор на землю, после чего быстро шагнул к Генералу, протянул ему руку и произнес: «Двадцать пять тысяч, и не о чем больше спорить».

Спорить больше никто и не стал. Генерал, ворча сквозь зубы, согласился на эти условия, и отсчитал нам двадцать пять тысяч песет тысячными купюрами.

— Сарко заставил его сдаться.

— Так казалось, и так я сам думал в тот вечер, но не следует заблуждаться: украденные нами вещи, несомненно, стоили намного дороже, иначе Генерал не дал бы нам за них ту цену, какую мы получили. Он был очень хитер, а его жена еще хитрее. Они делали вид, будто уступают, однако никогда не оставались в накладе. А если хорошо подумать, то у Сарко происходило все наоборот — и не только с Генералом и его женой: хотя часто казалось, будто он выигрывает, в действительности он всегда выходил проигравшим. Конечно, мне потребовалось много времени, чтобы понять это. В первый раз, когда я увидел Сарко в игровом зале «Виларо», он показался мне одним из тех крутых, непредсказуемых, жестких типов, которые внушают страх, потому что сами не испытывают его. Я видел в нем полную противоположность самому себе — такому, каким я себя тогда ощущал, а я ощущал себя прирожденным неудачником, в то время как Сарко был в моих глазах прирожденным победителем, человеком, способным зубами вырывать у этого мира все, что ему нужно. Таким Сарко был для меня — и, думаю, не только в то лето. Как я вам сказал, прошло много времени, прежде чем я понял, что он был настоящим неудачником, но когда мне довелось сделать это открытие, было уже поздно, и мир к тому моменту подмял его под себя… Кстати, мне только что вспомнилась одна история. Она не имеет прямого отношения к Сарко, но косвенно может характеризовать его.