В тот день я пересек Оньяр по мосту Сан-Агусти и, оказавшись в старом городе, свернул налево по улице Бальестериес, прошел дальше по Кальдерер, и, когда позади, по правую сторону, осталась церковь и началась улица Ла-Барка, мне стало ясно, что я ступил уже на территорию китайского квартала. Мне возвестил об этом запах мусора и мочи, поднимавшийся плотным облаком смрада от брусчатки, разогревшейся под лучами послеполуденного солнца. Также я понял это и по людям, стоявшим на углу Портал-де-ла-Барка, в тени старых зданий: среди них был старик с иссохшими, ввалившимися щеками, двое мужчин бандитского вида и молодая шпана — несколько парней лет двадцати — они курили и держали в руках стаканы с вином или бутылки пива. Я прошел мимо, стараясь не глядеть в их сторону, и неподалеку от того места увидел бар «Сархенто», а рядом с ним — «Ла-Фон». Остановившись у дверей, я заглянул внутрь через стекло. Помещение было маленькое, узкое и вытянутое, с барной стойкой слева и тянувшимся вдоль нее проходом, уходившим вглубь, где он расширялся, превращаясь в небольшой зал. Бар был почти пуст: в зале стояло несколько столиков, но посетителей не было, лишь у барной стойки разговаривали двое людей. По другую ее сторону женщина ополаскивала стаканы в мойке, и над ее головой на стене висела табличка «Курить косяки запрещено». Я не решился войти и продолжил свой путь до пересечения улиц Ла-Барка и Беллайре, где заканчивался китайский квартал. Потом я долго слонялся между железнодорожной эстакадой и церковью, размышляя, отправляться ли домой или сделать еще одну попытку. В конце концов я набрался храбрости и вернулся в «Ла-Фон».

На сей раз в баре было многолюднее, но ни Тере, ни Сарко не появились. Немного робея, я сел в конце барной стойки, у двери, и ко мне тотчас подошла хозяйка — рыжеволосая женщина с недовольным выражением лица и в переднике, покрытом жирными пятнами. Она спросила, чего мне надо. Я поинтересовался, не здесь ли Сарко. Женщина ответила, что он еще не появлялся. Тогда я спросил, не знает ли она, когда тот явится, и она заявила, что понятия не имеет. «Ну, так что? — произнесла она. — Ничего не собираешься брать?» Я заказал кока-колу, заплатил и принялся ждать.

Тере и Сарко не замедлили появиться. Едва переступив порог бара, они сразу увидели меня, и лицо Тере просияло. Сарко похлопал меня по спине. «Черт возьми, Гафитас! — воскликнул он. — Созрел наконец?» Они увели меня вглубь заведения, и мы устроились за столом, где уже сидели двое парней. Одного из них, веснушчатого, с раскосыми глазами, звали Чино;[7] второй, смоливший одну сигарету за другой, был очень маленький, нервный и весь прыщавый. Звали его Колилья.[8] Сарко усадил меня между Тере и собой, и, пока он заказывал пиво у хозяйки бара, появилась блондинка в мини-юбке и кедах цвета фуксии (как я узнал позже, это была девушка Гордо). Никто меня ни с кем не познакомил и никто не обращал на меня внимания: Тере разговаривала с Линой, а Колилья и Чино — с Сарко. Гордо и Тио, объявившиеся вскоре, ни малейшим намеком не дали понять, что узнали меня. Я чувствовал себя неуютно, но уходить не собирался.

К нам присоединился еще один тип, выглядевший старше остальных. Он был в сапогах и невероятно узких расклешенных книзу джинсах, рубашка у него была расстегнута, и на груди сверкала золотая цепочка. Тип уселся верхом на стул рядом с Сарко, положив руки на спинку перед собой, и указал на меня: «А это что за ботаник?» Все замолчали, и внезапно на меня обратились восемь пар глаз. Сарко первым нарушил молчание: «Черт подери, Гилье! Это тот чувак из «Виларо». Я же говорил, что он придет, никуда не денется». Лицо Гилье стало непроницаемым. Сарко хотел продолжить, но его прервало появление хозяйки с пивом и еще одного парня по прозвищу Дракула. Когда хозяйка ушла, а Дракула остался (его так звали, потому что из-под губы у него торчал клык), Сарко произнес: «Ну, давай, Гафитас, повтори Гилье то, что ты мне рассказывал в тот вечер». Я догадался, что он имел в виду, но все же уточнил: о чем именно? «Об игровом зале», — напомнил Сарко. И я снова все рассказал; кроме того, польщенный вниманием к себе и, возможно, пытаясь показать себя более значимым перед компанией (или перед одной Тере), добавил, что теперь помогаю сеньору Томасу закрывать заведение. Сарко задал мне несколько вопросов, в частности, какова ежедневная выручка у сеньора Томаса. «Не знаю», — честно ответил я. «Ну, примерно», — настаивал Сарко. Я назвал слишком большую цифру, Сарко взглянул на Гилье, я посмотрел на Тере и сообразил, что не должен был ничего рассказывать.

Однако я тотчас забыл об этом и оставшийся день провел в их компании. После моего звездного момента, когда я рассказывал про игровой зал и сеньора Томаса, больше мне почти не довелось открыть рта. Я старался не привлекать к себе внимания и довольствовался тем, что слушал их разговоры, в то время как они пили пиво в баре или выходили курить гашиш, сидя на перилах моста через Галлигане, на площади Сан-Пере. В общем, в тот день мне удалось кое-что выяснить. Во-первых, Сарко и Тере жили в бараках. Впоследствии я узнал, что остальные обитали в Пон-Мажор, Виларрохе и Жерман-Сабат, но все или почти все они также прошли через бараки, где, собственно, большинство из них и познакомились. Во-вторых, оказалось, что, за исключением Сарко, приехавшего из Барселоны и находившегося в городе несколько месяцев, прочие были родом из Жироны или жили тут уже много лет. В-третьих, мне стало известно, что Сарко, Гилье, Гордо и Дракула успели уже по нескольку раз побывать в исправительных учреждениях. Как я узнал позже, с прошлого лета до зимы этого года Сарко сидел в барселонской тюрьме, хотя на тот момент ему еще не исполнилось шестнадцати лет и он не достиг возраста уголовной ответственности. Что касается моего состояния, то, поскольку прежде я никогда не пробовал гашиш, к вечеру, когда исчезли эйфория и неконтролируемый смех, начавшиеся у меня после нескольких затяжек, я почувствовал себя плохо и, когда мы возвращались в «Ла-Фон» с площади Сан-Пере, ускользнул от компании и двинулся прочь из китайского квартала по улице Беллайре.

Прогулка через парк Ла-Девеса помогла мне почувствовать себя лучше. Когда я явился в игровой зал, он все еще был открыт, и, проходя мимо каморки сеньора Томаса, я поздоровался с ним кивком, но не остановился поговорить. Я направился прямиком в туалет. Там посмотрел на себя в зеркало: я был бледный, глаза красные. Я все еще чувствовал себя будто в густом тумане. Чтобы избавиться от этого ощущения, я помочился и, сняв очки, ополоснул лицо и руки. В тот момент, когда я снова взглянул на себя в зеркало, мне вспомнились расспросы Сарко и Гилье про сеньора Томаса и игровой зал. Выйдя из туалета, я столкнулся со стариком и вздрогнул. «Что с тобой? — спросил сеньор Томас. — Тебя опять стошнило?» Я покачал головой. «Вид у тебя какой-то больной, парень. Тебе нужно сходить к врачу». Мы направились к его каморке. В игровом зале еще было много посетителей, но сеньор Томас объявил мне: «Через десять минут закрываемся». В тот момент я подумал, что должен был рассказать ему все, что выболтал Сарко с Гилье и остальным в «Ла-Фоне», и признаться, что все это казалось мне подозрительным. Только тогда я понял, что, видимо, у него самого подозрения зародились намного раньше, чем у меня — с того самого дня, когда Сарко и Тере впервые появились в игровом зале, — и именно поэтому старик предложил мне стать его помощником. Однако я так и не решился сообщить ему о своих подозрениях: это означало признаться в том, что я встречался с Сарко и его компанией, что в каком-то смысле делало меня их сообщником или, во всяком случае, указывало на мою вину. В общем, через десять минут, так ничего не сказав, я помог сеньору Томасу закрыть заведение.

В тот же вечер у меня произошла первая ссора с отцом. Первая достаточно серьезная ссора, потому что раньше у нас случались лишь незначительные размолвки, довольно редкие, ведь я вел себя как примерный мальчик. Конфликты дома затевала моя сестра — старшая и, вероятно, потому более строптивая. Из-за того, что я был паинькой и никогда не перечил родителям, она называла меня трусом, лицемером и конформистом. Однако в последнее время ситуация начала меняться, и трения между мной и родителями — особенно между мной и отцом — стали уже постоянными. Думаю, это было закономерно: в конце концов, я был подростком. Кроме того, поскольку ничто не приносит такого облегчения, как возможность возложить на кого-нибудь вину за наши беды, я подсознательно стремился обвинить родителей в своих несчастьях или, во всяком случае, в том зле, какое причинял мне Батиста. Я словно пришел к выводу, что неизбежным результатом воспитания меня родителями как покорного «чарнего» и был тот ужас, в котором держал меня мой мучитель, или, возможно, этот ужас был заключен в естественной природе вещей, и Батиста лишь проделывал со мной все то, что его отец делал с моим отцом.

Долгое время во мне зрела невысказанная злоба против родителей, глухая ярость, выплеснувшаяся наконец наружу в тот день, когда я выпил несколько бутылок пива и впервые покурил гашиш с компанией Сарко. Я не очень отчетливо помню, что произошло в тот вечер — возможно, потому что за лето было несколько подобных эпизодов и в моей памяти все они слились воедино — в картину одной из тех ссор между родителями и детьми, со шквалом взаимных упреков, когда друг другу говорятся ужасные вещи и обе стороны правы. Впрочем, я хорошо помню, что, когда в тот вечер вернулся домой, было уже девять часов и родители с сестрой ужинали. «Поздно возвращаешься», — заметил отец. Я пробормотал сквозь зубы извинение и уселся за стол. Мама положила мне еду и снова села. Они ужинали перед телевизором, где показывали новости, но звук был включен так тихо, что не мешал вести беседу. Я принялся есть, уткнувшись в тарелку и лишь изредка бросая взгляд на экран. Внимание родителей было полностью поглощено моей сестрой: она только что закончила годичный курс в институте Висенса Вивеса и, занимаясь подготовкой к поступлению в университет, нашла работу на лето в фармацевтической лаборатории. Когда сестра закончила говорить, отец повернулся ко мне и поинтересовался, как у меня дела. Избегая встречаться с ним взглядом, я ответил, что хорошо. Потом он спросил, где я был, и я сказал нечто вроде «да так, гулял». «Ой-ой-ой! — воскликнула моя сестра, словно не желая расставаться с прерогативой быть центром внимания за ужином. — Но какие у тебя глазки! Уж не курил ли ты гашиш?» В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь звуком телевизора, где передавали новость о теракте. «Заткнись, дура!» — вырвалось у меня. «Не нужно ругаться, — вмешалась мама. — К тому же твоя сестра права, — добавила она, положив ладонь мне на лоб. — У тебя красные глаза. Ты хорошо себя чувствуешь?» Отстранившись, я пробормотал, что со мной все в порядке, и уткнулся в тарелку.

Краем глаза я видел, что сестра наблюдает за мной, насмешливо изогнув брови. Прежде чем она или мама успели что-то добавить, отец спросил: «С кем ты был?» Я не ответил. «Ты пил сегодня? Курил?» Я подумал: «Твое какое дело?», но не произнес этого вслух, и внезапно мной завладело безграничное спокойствие, появилась необыкновенная уверенность в себе, будто в одну секунду из моей головы улетучился туман от пива и гашиша и осталось лишь приятное опьянение, придававшее мыслям ясность и легкость. «Это что — допрос?» — невозмутимо промолвил я. Отец переменился в лице: «Что с тобой вообще происходит?» «Оставь его, Андрес», — вмешалась мама, снова пытаясь восстановить мир. «Помолчи, пожалуйста», — оборвал отец. Теперь я уже не отводил взгляд и смотрел ему в лицо. «Я спросил: что с тобой происходит?» «Ничего», — сказал я. «Тогда почему ты не отвечаешь?» — настаивал отец. «Потому что мне нечего ответить». Отец повернулся к маме, которая в тот момент прикрыла глаза, молчаливо умоляя его не продолжать это препирательство. Сестра наблюдала за разворачивавшей сценой, с трудом скрывая удовольствие. «Послушай, Игнасио, — произнес отец. — Не знаю, что с тобой происходит в последнее время, но мне не нравится, что ты ведешь себя так. Раз уж ты живешь в этом доме…» «А мне не нравится, чтобы мне читали нотации! — перебил я его и продолжил, взвинченный: — Ты сам-то когда начал пить пиво? А курить? В четырнадцать лет? В пятнадцать? А мне уже шестнадцать. Оставь меня в покое». Отец не прервал меня, но, когда я закончил говорить, положил вилку с ножом на тарелку и, не повышая голоса, заявил: «В следующий раз, когда станешь разговаривать со мной таким тоном, получишь по лицу». Я почувствовал как будто удар в грудь, у меня перехватило горло. Я посмотрел на свою, почти пустую тарелку, а потом на экран телевизора, где министр внутренних дел — человек с суровым лицом, в квадратных очках — выражал от имени правительства негодование в связи с террористическим актом. Затем я поднялся из-за стола и процедил: «Да пошел ты…»

Крики отца неслись мне в спину, пока я направлялся к себе в комнату. Сестра первая явилась предложить мне свое понимание и помощь советом. Разумеется, я ее проигнорировал. Не стал разговаривать и с мамой, хотя она, похоже, переживала за меня. Я лежал на кровати, пытаясь читать, но мне это не удавалось: переполняла гордость за мою решимость, и я спрашивал себя, почему не мог противостоять Батисте с тем же спокойствием, с каким только что выдержал столкновение с отцом. Прежде чем уснуть, я поклялся, что на следующий день пойду в «Ла-Фон», чтобы увидеться с Сарко и попросить его не делать ничего плохого сеньору Томасу. Еще я решил поговорить с Тере и выяснить, встречается ли она с Сарко. Если нет, тогда — пообещал я себе — предложу ей стать моей девушкой.

На следующий день я отправился в «Ла-Фон», не заходя в игровой зал. За тем же столиком, что накануне, сидели Гордо, Лина, Дракула и Чино, и они не удивились, когда я присоединился к ним. Вскоре появились Сарко и Тере. «Вчера ты ушел не попрощавшись, — заметила Тере, садясь рядом со мной. — Я думала, больше не придешь». Я извинился, сказав, что мне нужно было пойти и закрыть игровой зал. Потом вспомнил о двойном обещании, данном себе прошлым вечером. Я не чувствовал в себе решимости начать разговор с Сарко, но с Тере было другое дело, и через несколько минут я сказал ей, что мне надо поговорить с ней. «О чем?» спросила она. «О двух вещах, — ответил я. Тере выжидающе посмотрела на меня, но я кивком указал на Сарко и остальных и произнес: — Не здесь».

Мы вышли на улицу. Тере прислонилась к стене рядом с дверью «Ла-Фона», скрестила руки на груди и спросила, о чем я хотел с ней побеседовать. В тот момент я понял, что мне не хватит смелости спросить ее, встречается ли она с Сарко. Решил поговорить с ней насчет игрового зала и, тоже прислонившись к стене, чтобы дать проехать грузовику с напитками, едва умещавшемуся на улице Ла-Барка, спросил: «Вы собираетесь что-то устроить у сеньора Томаса?» «Кто такой сеньор Томас?» «Старик из игрового зала «Виларо». Вы хотите ограбить его?» Тере удивилась, рассмеялась и опустила руки. «С чего ты это взял?» — усмехнулась она. «Вчера Сарко расспрашивал меня про игровой зал, — объяснил я. — И в день нашей первой встречи тоже. Вот я и подумал…» «А второе?» — прервала Тере.

«Что?» «Второе, — повторила она. — Ты же сказал, что хочешь поговорить о двух вещах. Первая оказалась чушью, ну а что со второй?» Тере уставилась на меня, иронично-презрительно изогнув губы. Казалось непостижимым, куда делась та девушка, которая была со мной в туалете игрового зала и ради которой я и явился в этот самый «Ла-Фон». Я порадовался, что не спросил Тере насчет ее отношений с Сарко — меня и без того переполняло ощущение собственной нелепости. «Что еще? Нет, ничего». Тере пожала плечами и направилась обратно в бар.

Мы провели весь день, как и в прошлый раз — потягивая пиво в «Ла-Фоне» и куря гашиш на мосту через Галлигане. В одну из наших прогулок, на углу улиц Ла-Барка и Беллайре, Сарко цепко ухватил меня за руку повыше локтя. «Слышь, Гафитас, — произнес он, заставив меня остановиться. — Тере сказала, что ты паришься из-за какой-то ерунды». Я проводил взглядом Тере и остальных, удалявшихся по Ла-Барка к «Ла-Фону». Была пятница, и, хотя еще не наступил вечер, компании любители ночной жизни уже стекались в китайский квартал. Сарко продолжил: «Ты действительно подумал, что мы решили грабануть «Виларо»?» Было бессмысленно отрицать это, и я кивнул. «И с чего это взбрело тебе в голову?» — спросил он. Я принялся объяснять. Сарко слушал внимательно, а потом освободил меня от своей хватки и положил руку мне на плечо. «Ладно, ну а если все так? — произнес он. — Ты ведь говорил мне, что тебе нужны бабки? А они так и делаются: ты рассказываешь нам кое-что, мы проворачиваем дельце, и ты получаешь свою долю». Сарко сделал паузу, прежде чем добавить: «Никакого риска. Верное дело. Чего еще тебе надо?» Он замолчал, уставившись на меня, в ожидании ответа. «Ничего», — сказал я. «Тогда почему дрейфишь?» Я не знал, как это ему объяснить. В конце концов я промолвил: «Я не такой, как вы». Сарко ослепил меня своей жесткой, белозубой улыбкой: «Это ты о чем?» Я подумал, прежде чем ответить. «Я имею в виду, что мне не нужна моя доля. То есть я вообще не хочу участвовать ни в каком деле. Не желаю, чтобы из-за меня у старика случилось что-нибудь плохое. Не надо его грабить». На сей раз на лице Сарко появилось недоумение, и его глаза сузились до щелок, в которых едва остались видны голубые проблески. «А в чем дело? — поинтересовался. — Этот старик тебе кто? Дружбан, что ли?» «Более-менее», — кивнул я. «Серьезно?» Сарко несколько секунд обдумывал мой ответ, после чего убрал руку с моего плеча, и лицо его приобрело выражение человека понимающего и вынужденного смириться. «Ладно, — вздохнул он. — Раз он твой дружбан, это все меняет». «Значит, вы не сделаете ничего старику?» — спросил я. «Конечно, нет, — ответил Сарко, сунув руки в карманы. — Дружба — это святое, Гафитас. Разве не так?»

Я кивнул. Мы стояли в тени, но воздух был горячий, и чуть дальше от тротуара, где не спасали стены домов, солнце нещадно палило. Находившийся за спиной Сарко бар «Жирона» был полон посетителей. Люди прибывали в китайский квартал. «В общем, дело отменяется, — объявил Сарко. — Друзья — это друзья. Я скажу Гилье и остальным. Они поймут. А если не поймут, это их проблемы. Здесь я все решаю». «Спасибо», — произнес я. «Не надо мне твоего «спасибо», — ответил Сарко. — Но учти, теперь за тобой должок». Он вытащил правую руку из кармана и, ткнув мне в грудь указательным пальцем с длинным и грязным ногтем, добавил: — Сегодня — я за тебя, завтра — ты за меня». Вскоре мы вернулись в «Ла-Фон». К этой теме больше не возвращались, но когда я собрался уходить из бара, Сарко задержал меня, ухватив за запястье, и снова ткнул в меня своим указательным пальцем. «Помни, Гафитас, с тебя причитается. Сегодня — я за тебя, завтра — ты за меня».

В тот вечер я принял решение никогда больше не возвращаться в «Ла-Фон». С меня было достаточно: своими двумя визитами в китайский квартал я подверг себя огромному риску и едва не навлек катастрофу на сеньора Томаса. А самое главное, мне хватило этого, чтобы убедиться, что Тере не для меня и между нами никогда больше не могло повториться то, что произошло в туалете зала игровых автоматов. Впрочем, насчет этого последнего у меня нет абсолютной уверенности. В общем, после пребывания в тех диких местах у меня осталось ощущение, что по ту сторону реки существует мир, не имеющий ничего общего с тем, какой я знал раньше.

Выходные я провел дома и в игровом зале «Виларо»: читал, смотрел телевизор, играл на автоматах свои бесплатные партии, накопившиеся за те дни, когда я помогал сеньору Томасу, хотя в моей помощи он уже не нуждался. В понедельник продолжалась та же рутина. Я провел полдня в игровом зале, вечером помог сеньору Томасу закрыть заведение и попрощался с ним. По дороге домой, когда я прошел мимо одного из столбов железнодорожной эстакады, кто-то шикнул за моей спиной. Меня словно ударило током. Я обернулся: это был не Батиста, а Тере. Она стояла, прислонившись к столбу эстакады, и курила. «Привет, Гафитас», — произнесла Тере и, сделав два широких шага, оказалась прямо передо мной. Она была в своих обычных кедах и джинсах, но мне показалось, будто ремень сумки, висевшей у нее через плечо, на сей раз как-то особенно сильно выделял ее грудь, обтянутую белой футболкой. «Как дела?» — спросила Тере. «Хорошо». Она погладила пальцем свою родинку возле носа и промолвила: «Не собираешься больше в «Ла-Фон»?» «Собираюсь», — солгал я. Тере вопросительно уставилась на меня, и пришлось объяснить: «Просто в эти выходные я был сильно занят». «В игровом зале?» Я кивнул. Тере затянулась сигаретой. Выдыхая дым, жестом указала куда-то за своей спиной: «А как поживает старик?» Я понял, что она имеет в виду сеньора Томаса, и ответил, что хорошо. «Ну и славно, — произнесла Тере. — Не знала, что вы с ним друзья. Мне Сарко сказал. Она помолчала и добавила: — Он уже знает, что кое-чем обязан тебе?» Тере опять говорила о сеньоре Томасе, но я не реагировал. «Он реально тебе обязан, — убеждала она, — уж поверь мне. Ты не представляешь, как это воспринял Гилье. Он хотел непременно провернуть дело с игровым залом. Хорошо хоть Сарко сумел осадить его. Если бы не он, то старику бы не поздоровилось. Ну и ты, конечно, тоже спас его». В тот момент над нашими головами загрохотал поезд. Шум был такой оглушительный, что нам пришлось несколько секунд простоять молча. Когда стук колес стал удаляться, Тере сделала последнюю затяжку, бросила окурок на землю и, затоптав его, спросила: «Так о чем мы говорили?» «Ты обманула меня», — внезапно сказал я. «Что?» «Ты обманула меня, — повторил я. — Сказала, что вы не собираетесь грабить игровой зал, но на самом деле именно это вы и замышляли». Тере помолчала, небрежно махнула рукой, и ее лицо прояснилось. «Да, — сказала она. — Я вспомнила, о чем мы с тобой говорили: про то, что старик теперь перед тобой в долгу. А у тебя самого должок перед Сарко. Помнишь?» Она ткнула в меня пальцем, как Сарко, прощаясь со мной в пятницу в «Ла-Фоне», и произнесла: «Сегодня — я за тебя, завтра — ты за меня».

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Затем Тере, опершись на капот одной из припаркованных под эстакадой машин, сообщила, что Гилье уже давно поговаривает об одном районе Льорета,[9] где, по его словам, можно хорошо поживиться. Место отдаленное, живут там люди небедные, к тому же и время сейчас подходящее, поскольку еще не закончился июнь и многие дома стоят пустые в ожидании появления своих хозяев в июле и августе. На следующий день Сарко собирается провернуть там дельце, и ему нужна моя помощь. Тере сменила единственное число на множественное: «Ты ведь нам поможешь, правда?» У меня не было никакого желания ввязываться в это дело, и, чтобы потянуть время, я собирался спросить, почему сам Сарко не пришел поговорить со мной, почему прислал ее, но вместо этого я сказал: «Мне очень жаль. Я не могу». Тере развела руки в стороны и посмотрела на меня с удивлением, показавшимся мне искренним. «Почему?» — поинтересовалась она. Мне не пришло в голову ничего иного, кроме того, что я ответил недавно Сарко: «Потому что я не такой, как вы. Я никогда не делал ничего подобного». «Чего именно?» — спросила Тере. «Не воровал», — пояснил я. «Никто и не заставляет тебя воровать. Этим займемся мы. Тебе нужно будет делать кое-что другое. И это проще простого — вообще сущая ерунда». «А почему это не может сделать кто-нибудь другой?» — спросил я. «Нам нужен такой, как ты. Чтобы говорил по-каталански и выглядел как пай-мальчик. Короче, Гафитас, не чуди: ты же не можешь кинуть нас вот так, после того что Сарко для тебя сделал? Отплати за добро, и будем в расчете». Фонари, горевшие уже на Бонаструк-де-Порта, придавали блеск старого золота темным волосам Тере, ее зеленым глазам и чувственным красным губам. «Ну, так что?» — произнесла она. Я кинул взгляд за спину Тере, на опущенные жалюзи игрового зала «Виларо» и подумал, что если откажусь, то никогда больше не увижу ее. Чувствуя слабость в коленях, я спросил: «Что нужно делать?»

Не помню, что именно она мне ответила, помню только ее уверения, будто на следующий день Сарко мне все растолкует, и две фразы на прощание: «Завтра в три часа в «Ла-Фоне». Не опаздывай». Я провел ужасную ночь, мучаясь сомнениями, идти или нет. То принимал решение никуда не ходить, то через минуту собирался все же пойти. В конце концов на следующий день, около трех часов я уже был в «Ла-Фоне». Вскоре пришли Сарко и Тере. На сей раз она была в шортах, открывавших ее длинные и загорелые ноги. Последним явился Гилье. Сарко, не удивившийся моему присутствию, и не подумал мне что-либо объяснять, а сам я не решился спрашивать — слишком нервничал.

Выйдя из китайского квартала, Сарко, Тере и Гилье начали присматриваться к припаркованным у тротуара машинам, и, когда мы поравнялись с «Сеатом», стоявшим в пустынном переулке, выходившим на проспект Педрет, Тере вытащила из сумочки небольшую пилку с загнутым концом и отдала ее Сарко. Гилье метнулся в один конец переулка, а Тере — в другой. Я остался стоять рядом с Сарко и видел, как тот вставил пилку в щель между дверцей автомобиля и его окном. Он несколько секунд поковырялся там, после чего раздался щелчок, и дверца открылась. Сарко забрался на водительское сиденье, крутанул руль, сунул под него руку и вытащил оттуда пучок проводов. Он скрутил вместе несколько из них, потом присоединил к ним еще один, и мотор завелся. Операция заняла около минуты. Вскоре мы уже выезжали с другого конца города, устроившись в «Сеате».