Всю ночь я проворочался в постели, пытаясь найти себе хоть какое-то оправдание, чтобы не было так стыдно за инцидент с Батистой и мое унижение. Однако мне и не удалось избавиться от этого мучительного груза, и после всего пережитого я решил не возвращаться больше в игровой зал «Виларо». Боялся, что Батиста сказал правду и ему действительно известно, где я скрываюсь от них, а значит, он мог явиться туда за мной. Ну и что такого бы произошло, если бы он меня нашел, наверное, спросите вы? «Ничего», — сами же вы и ответите, и, наверное, будете правы. Однако страх не подчиняется разуму, а я боялся Батисты, панически боялся. В общем, очень скоро одиночество и скука оказались сильнее страха, и через два-три дня я вновь появился в игровом зале. Увидев меня, сеньор Томас спросил, куда я запропастился, и я солгал ему, что болел. В свою очередь поинтересовался, остался ли наш договор в силе. «Конечно, парень», — кивнул старик.

В тот день и произошел случай, изменивший мою жизнь. Я играл на автомате, который занял уже давно, когда услышал, как в зал ввалилась шумная компания. Сначала меня охватила паника при мысли, что это Батиста с друзьями, но с огромным облегчением и радостью я увидел, что это Сарко и Тере. Однако теперь они пришли не вдвоем: с ними явились еще два типа. На сей раз сеньор Томас не остановил их на входе, а лишь окинул взглядом с порога своей каморки, подперев бока руками и держа в одной из них свой журнал с кроссвордами. Однако вскоре меня снова охватила тревога, особенно когда все четверо направились ко мне. «Как жизнь, Гафитас? — спросил Сарко. — Не надумал еще прийти к нам в «Ла-Фон»?» Я отодвинулся в сторону, уступая ему место за автоматом. Сарко повернулся к своим приятелям и с улыбкой указал на меня: «Видели? Это мой Гафитас: он понимает без слов, что надо сделать». Пока Сарко брался за ручки автомата, чтобы закончить оставленную мной игру, Тере тоже поздоровалась со мной. Сказала, что они ждали меня в «Ла-Фоне», и спросила, почему я не пришел. Два типа, явившиеся вместе с Сарко и Тере, с любопытством разглядывали меня.

Позже я узнал, что это были Гордо[3] и Тио.[4] Гордо так прозвали, поскольку он был тощий, как щепка, а Тио — потому что тот через каждые два слова вставлял «чувак». Гордо был в узких, расклешенных книзу брюках, с кудрявой шевелюрой до плеч, похоже, закрепленной лаком. Тио был ниже его ростом, и, хотя старше всех остальных, вид у него был немного детский, с его почти всегда приоткрытым ртом и немного отвисшей челюстью. Я ответил извинениями на вопрос Тере, но меня уже никто не слушал: Сарко был увлечен своей игрой на автомате, Гордо и Тио пристроились играть за соседним автоматом; а что касается самой Тере, то она сразу потеряла ко мне интерес. Я остался рядом с ней, пока ее друзья играли, и мне не хватало решимости или не было желания уйти. Стоял, слушая комментарии этих четверых и наблюдая за тем, как сеньор Томас то выходил из своей каморки, то возвращался обратно, а завсегдатаи игрового зала искоса бросали в нашу сторону взгляды.

Когда Сарко закончил свою партию и уступил место Тере, в игровом зале появился парень в футболке «Фред Перри». Сарко перекинулся с ним несколькими словами, после чего Гордо и Тио оставили игру и все четверо вышли на улицу. Тере осталась играть. Теперь я стал смотреть не только на игровое поле, но и украдкой поглядывать на нее, и в определенный момент она поймала меня на этом, перехватив мой взгляд. Чтобы скрыть свое смущение, я спросил, кто такой тот тип во «Фред Перри». «Верблюд»,[5] — ответила Тере. Потом она спросила меня, курю ли я. Я ответил, что да. «Шоколад?»,[6] — уточнила она. Я знал, что это такое, но никогда его не пробовал и промолчал. «Хочешь попробовать?» — предложила Тере. Я пожал плечами. «Если хочешь, то приходи в «Ла-Фон». Во время паузы между появлением шариков она посмотрела на меня и спросила: «Так придешь или нет?» У меня не было ни малейшего намерения идти туда, но я не стал говорить об этом. Взглянул на изображение Рокки Бальбоа, возвышавшееся над игровым полем автомата. Я видел его тысячи раз: Рокки, мускулистый и триумфальный, в одних лишь боксерских шортах с изображением американского флага, поднимал руки перед ревущими трибунами, в то время как его противник лежал, поверженный, у его ног на ринге. Посмотрев на это изображение, я вспомнил, как лизал туфли Батисте, и меня вновь пронзил стыд. Словно боясь, что мое молчание выдаст чувства, я произнес: «Вы бываете каждый день?» Я имел в виду «Ла-Фон», и Тере, разумеется, поняла. «Более или менее — ответила она и запустила новый шарик: когда автомат проглотил его, она уточнила: — Ну так что, придешь?» «Не знаю, — сказал я и добавил: — Наверное, нет». «Почему?» Я вновь пожал плечами, и она продолжила игру.

Я делал вид, будто слежу за игровым полем, но на самом деле смотрел на Тере. Она заметила это и, гоняя свой шарик, спросила: «Ну, и как я тебе, Гафитас?» Я покраснел и еще больше смутился из-за этой своей реакции. В игровом зале было шумно, но мне показалось, что в этот момент посреди гвалта повисла гробовая тишина, ощущаемая только мной. Тере повторила вопрос, доиграла своим шариком и, бросив игру на середине, взяла меня за руку: «Пошли».

Я говорил вам, что многие события того лета для меня будто произошли не наяву, а во сне? Тере провела меня через зал, лавируя среди присутствующих, и, не отпуская моей руки, завела меня в женский туалет. Он был такой же, как и мужской: длинный проход с большим зеркалом на стене, а по другую сторону — ряд туалетных кабинок. В туалете в тот момент почти никого не было, за исключением двух девушек, красовавшихся в туфлях на каблуках и мини-юбках и подкрашивавших ресницы перед зеркалом. Когда мы с Тере вошли, девушки молча посмотрели на нас. Тере открыла дверь первой кабинки и потянула меня туда. «Куда мы?» — спросил я. «Заходи». В смятении я поглядел на девушек, продолжавших на нас смотреть. «Чего уставились? Цирк, что ли?» — с вызовом бросила им Тере.

Скорчив гримасу, девушки отвернулись к зеркалу.

Тере втолкнула меня в кабинку, вошла сама и, закрыв дверь, заперла ее на задвижку. Пространство внутри было крошечное, вмещавшее лишь унитаз и бачок; пол цементный, а стенки кабинки — деревянные и не доходившие до самого пола. Я прислонился к одной из них, а Тере закинула сумку на спину и велела мне: «Спускай штаны». «Что?» Тере поцеловала меня в губы: поцелуй был долгий, сочный и влажный, и я чувствовал ее язык, извивавшийся у меня во рту. Это был мой первый в жизни поцелуй с женщиной. «Спускай штаны», — повторила она. Чувствуя себя, словно во сне, я расстегнул и приспустил брюки. «И трусы тоже», — велела Тере. Я подчинился. Тере взяла мой член рукой и сказала: «А теперь смотри, Гафитас». Затем она присела на корточки, взяла мой член в рот и начала сосать. Это длилось недолго, потому что, несмотря на все мои усилия сдерживаться, я быстро кончил. Тере поднялась и поцеловала меня. На сей раз на ее губах был вкус спермы. «Тебе понравилось?» — спросила она, все еще держа мой обмякший член рукой. Я с трудом что-то пробормотал. Тогда по лицу Тере скользнула мимолетная, но чарующая улыбка, она наконец отпустила меня и, прежде чем выйти из кабинки, произнесла: «Завтра жду тебя в «Ла-Фоне».

Не знаю, сколько времени я стоял со спущенными до щиколоток штанами, пытаясь прийти в себя, и когда все-таки сумел подтянуть их и застегнуться. Однако когда я наконец вышел из кабинки, в туалете было пусто. Я вернулся в игровой зал: Тере там уже не было — так же, как и Сарко, Гордо и Тио. Я подошел к двери и, высунувшись на улицу, поглядел по сторонам, но никого из них не увидел. Рядом со мной появился сеньор Томас. «Где ты пропадал?» — спросил он. Старик держал руки в карманах, не замечая, что две пуговицы на его рубашке расстегнулись под давлением его огромного живота. На оголенном участке торчали курчавые седые волосы. Прежде чем я успел ответить, он задал другой вопрос: «Слушай, парень, с тобой все в порядке? Неважно выглядишь». Я сказал, что все нормально, и для убедительности пояснил, что сейчас мне уже лучше, но меня рвало в туалете — видимо, я не совсем оправился после болезни. «Береги здоровье, парень, — посоветовал сеньор Томас. — А то можно всерьез разболеться». Потом он спросил меня, о чем я говорил с Сарко, Тере и остальными, и я ответил, что ни о чем. Сеньор Томас поцокал языком: «Не внушает мне доверия эта мутная компания. Поглядывай за ними, если они опять здесь объявятся, ладно?» «Хорошо», — кивнул я и, глядя на двойной ряд машин, припаркованных под железнодорожной эстакадой, поймал себя на мысли, что, возможно, никогда больше не увижу Тере. «Думаете, они еще придут?» — спросил я. «Кто знает? — усмехнулся сеньор Томас и, направившись обратно в свою каморку, добавил: — От этих темных личностей никогда не знаешь, чего ожидать».

На следующий день я отправился в «Ла-Фон».

— Да, я полицейский. Почему я стал полицейским? Не знаю. Наверное, потому, что мой отец служил в гражданской гвардии. К тому же в те времена я был идеалистом и мечтателем, как многие в этом возрасте; ну, вы понимаете: в фильмах полицейские — хорошие парни, спасающие хороших людей от плохих, и именно таким я хотел быть.

В общем, в семнадцать лет я подготовился к экзамену на должность инспектора в тайной полиции. В школе с учебой у меня было из рук вон плохо, но в течение девяти месяцев я занимался как одержимый и в результате выдержал экзамен, причем с приличным результатом. Представляете? Потом, для прохождения практического обучения, мне пришлось уехать из Касереса в Мадрид. Там я поселился в дешевом хостеле на улице Акометресо, откуда каждый день ходил в школу полиции, на улицу Мигель-Анхель, 5. В тот период я начал понемногу понимать, в чем на самом деле суть нашей профессии. Меня это не удивило… ну, впрочем, кое-что, конечно, разочаровало: рутинные обязанности, ущербные коллеги и море бюрократии. Но в то же время я сделал открытие, которое должно было бы меня поразить: я осознал, что быть полицейским — именно то, что я всегда представлял. Как я вам уже сказал, я был идеалистом и к тому же таким упрямым, что очень долго считал свою профессию лучшей в мире. Сейчас же, отдав службе почти сорок лет, я знаю, что она намного хуже всех остальных.

О чем мы говорили? Ах да. О моей учебе. Не скрою: Мадрид немного пугал меня — с одной стороны, поскольку я приехал из маленького городка, а с другой — потому что это было очень непростое время, и, патрулируя улицы вместе с бывалыми полицейскими, мы постоянно сталкивались с какими-нибудь происшествиями: в один день — несанкционированная манифестация, в другой — террористический акт, в третий — налет на банк. Черт знает что. Короче говоря, я быстро сообразил, что весь этот хаос не для меня и ни Мадрид, ни какой-либо другой большой город мне не подходят, по крайней мере пока.

Это была одна из причин, по которой я принял решение по окончании учебы попросить себе место здесь, в Жироне. Я очень не хотел возвращаться в Касерес. Сам город мне нравился, однако не радовала перспектива снова жить там, тем более с родителями. И тогда мне пришло в голову, что Жирона была хорошим вариантом, при моем одновременном желании и нежелании возвращаться домой — это не Касерес, но нечто похожее на него: оба города являлись старыми и тихими столицами провинций, с хорошо сохранившимся старинным центром, с его улочками и домами. В общем, я подумал, что не буду чувствовать себя там чужаком. Кроме того, я полагал, что, прежде чем вернуться домой или выбрать какое-нибудь более перспективное место, можно было вполне приобрести таким образом опыт и закалиться на не столь тяжелой и менее напряженной службе, чем та, какая ждала меня в большом городе. Кстати, не знаю почему, но я испытывал большой интерес к каталонцам, особенно к жителям Жироны. Хотя нет, вру, знаю причину: любопытство пробудилось во мне, когда во время учебы в школе полиции я прочитал роман Гальдоса «Жирона». Там рассказывалось об этом городе во время осады его наполеоновскими войсками. Когда я прочитал роман сорок лет назад, он произвел на меня огромное впечатление — это нечто грандиозное: настоящая трагедия войны, величие и мужество народа, поднявшегося на защиту своей родины, героизм генерала Альвареса де Кастро, легендарного персонажа, отказавшегося сдать французам полуразрушенный и голодающий город, — Гальдос описывал этого человека как величайшего патриота своего времени. Понимаете? В 1974 году мне было всего девятнадцать лет, и подобное сильно действовало на меня, потому-то мне и пришло в голову, что город был подходящим местом для начала моей службы.

Я попросил назначение в Жирону и получил его.

День моего приезда до сих пор помнится так, будто это произошло сегодня. Мы — я и еще пятеро моих товарищей-новичков — приехали в город поездом и, выйдя на перрон, отправились в гостиницу «Кондаль», где у нас были забронированы номера. Было около семи часов вечера, и, поскольку стоял февраль, солнце уже давно зашло и вокруг царила непроглядная темень. Это мое первое впечатление от Жироны: ощущение темноты, сырости, грязи и, наконец, то, что завладело мной сильнее всего — чувство одиночества, безграничного и всепоглощающего, какого я не испытывал даже в первые дни в Мадриде, сидя один в своем номере хостела на Акометресо. Поселившись в гостиницу, мы разобрали чемоданы, немного привели себя в порядок и решили поужинать. Один из наших товарищей был родом из Барселоны и немного знал город, поэтому мы следовали за ним. В поисках ресторана прошли по улице Жауме, пересекли площади Маркес-де-Камп и Сан-Агусти, где находится памятник Альваресу де Кастро и защитникам города (в тот день, правда, я его не увидел или просто не обратил на него внимания); потом мы перешли через Оньяр, скорее угадав, чем разглядев в темноте ее затхлые воды и унылые, увешанные сохнущим бельем фасады домов вдоль реки. Затем мы прогулялись по старому центру города, поднялись по Рамбле, пересекли площадь Каталонии и, когда готовы уже были, смирившись, послать все к черту и отправиться спать голодными, неподалеку от гостиницы наткнулись на открытое заведение. Это был бар «Рин». Там, поторговавшись с хозяином, уже собиравшимся закрываться и не желавшим нас обслуживать, мы выпили по стакану молока. Благодаря этому я лег в ту ночь спать не с пустым желудком, однако в постели меня тотчас начали одолевать мысли, что мой приезд в Жирону был ошибкой, и я сказал себе, что, как только появится возможность, попрошу перевести меня в другое место и уеду из этого забытого Богом города.

Но ничего этого я так никогда и не сделал: не попросил о переводе, не вернулся в Касерес и не покинул Жирону. Теперь это мой город. Моя жена родом отсюда, мои дети родились здесь, и здесь похоронены мои родители. Я люблю и ненавижу этот город, как любят и ненавидят нечто такое, что имеет очень большое значение. Хотя, если хорошо подумать, это неправда: правда то, что я люблю Жирону намного больше, чем ненавижу; если бы это было не так, я не смог бы выносить ее столько времени. Иногда меня даже охватывает гордость за нее, потому что я столько сделал для того, чтобы этот город был таким, каким он стал, и, поверьте, сейчас он намного лучше, чем когда я приехал… В те годы это был ужасный город, однако я быстро привык к нему. Жил со своими пятью товарищами в съемной квартире на улице Монтсени, в квартале Санта-Эужения, и служил в комиссариате на улице Жауме, неподалеку от площади Сан-Агусти. Жирона всегда являлась тихой заводью, особенно в те времена, когда Франко был еще жив, поэтому, как я и предполагал, моя служба здесь оказалась намного проще и безопаснее, чем та, какую нес во время своей практики в Мадриде. Я служил в уголовном розыске, возглавляемом субкомиссаром Мартинесом, и моим непосредственным начальником был опытный инспектор Вивес, руководивший одной из двух групп, на которые был разделен наш отдел. Мартинес был добрым человеком и хорошим полицейским, а Вивес — как я скоро понял — хотя временами и мог казаться славным парнем, на самом деле был абсолютно отвязным и вздорным типом» Откровенно говоря, в те времена среди полицейских было много таких. К счастью, это не касалось моих товарищей, с которыми я работал в одной группе и снимал сообща квартиру, иначе наше постоянное сосуществование стало бы попросту невыносимым. Мы проводили вместе утро в комиссариате, вместе обедали в «Кан-Льорет», «Кан-Барнет» или в «Эль-Амфора», днем совершали обход своей территории, ночевали под одной крышей, а в свободные дни пытались развлечься и отдохнуть, что в Жироне тех лет было почти так же трудно, как хорошо выполнять нашу работу. Да, средства, какими располагал наш отдел, были очень скудными. Например, в нашем распоряжении имелось всего два «законспирированных» автомобиля, которые к тому же всем были прекрасно известны, потому что всегда стояли припаркованные перед комиссариатом. Впрочем, много машин нам не требовалось. Преступность в городе находилась на невысоком уровне и концентрировалась в китайском квартале. Благодаря этому было не очень сложно держать ее под контролем: криминальные элементы собирались в этом месте, именно там замышлялись темные делишки, и там, рано или поздно, узнавали всё обо всех. Достаточно было каждый день наведываться в китайский квартал, чтобы без особых проблем контролировать происходящее в городе.

— Значит, там состоялось ваше знакомство с Сарко?

— Да.

— Как я вам уже сказал, тогда, в шестнадцать лет, мне приходилось слышать о китайском квартале, но знал я о нем лишь то, что это было сомнительное место и находилось оно на противоположном берегу реки, в старой части города. Прежде я там не бывал, но не заблудился, когда впервые отправился в «Ла-Фон».