Закурили.
— Вы знаете, под каким деревом мы пробовали с вами сейчас укрыться? — спросил Нурасов. — Это кевовое дерево. Их было здесь много, целая роща. Смола кевовых деревьев до сих пор в ходу в Персии, ее жуют вместо мастики. Есть экземпляры у Кастель не хуже, чем в Никитском саду, где одному кевовому дереву немецкий ботаник Энглер определил возраст около тысячи лет. Этот пень, — продолжал Нурасов, — у которого мы примостились — тоже кевовый пень.
Острым концом горной палки я стал постукивать у основания пня. У одного края посыпались камешки и обнаружилось дупло.
— Бросьте ковырять, — сказал Нурасов, — а то выползет какой-нибудь желтобрюх[15]), здесь их не мало: один меня и так сегодня здорово испугал. Знаешь, что не ядовит, а боязно…
Я постучал вокруг дупла — ничего не выползло. От нечего делать я стал исследовать дупло. Дождь сыпал во всю с особым шумом, характерным для крымского леса с очень сухой листвой. Подполз я к дуплу, палкой расширил довольно большое отверстие. Забирая острием палки вглубь, я выковырял большой ком земли. Он был тяжелый и очень мшистый. Мелкие камешки в глине точно сцементировались. Стал его рассматривать, и в месте удара наконечника палки заметил прозелень какого-то металла. Показал Нурасову.
— Да, — сказал он, — в глубине что-то блестит интересное.
Нурасов быстро достал из-за пояса чабанский нож, в виде небольшого одностороннего кинжала с украшением на ручке из металлических полосок. С этим ножом он никогда не расставался. Мы начали отковыривать глину от кома маленькими кусочками. Но окаменевшая масса не подавалась.
— Затупим нож, и все-таки ничего не сделаем, — выразил свое мнение Нурасов. — Надо весь ком положить на несколько часов в воду. Глина растворится и разлезется — таково уже свойство наших почв.
Я положил ком в ближайшую ямку, полную воды.
— Уговор заранее: если клад нашли, то делить поровну, — посмеивался Нурасов в свои жесткие усы.
Горя нетерпением узнать, что может быть в середине этого кома, я через несколько минут вытащил его из воды. Но она еще не успела пропитать кома, и попрежнему он был очень тверд.
Дождь переставал. Заголубело небо, и лишь одна тучка над нами посылала на землю мелкую водяную сетку. Засияло вновь яркое солнце.
— Давайте спускаться, — посоветовал Нурасов. — Надо спешить, пока земля не разомлела, а то на обувь столько налипнет, что и ноги не передвинешь.
«Гей, гей!» — раздался вблизи голос Мамута. Он поднимался к нам.
— Зачем не пошла за мной, видишь совсем сухой вышла, — смеялся Мамут, садясь на корточки и скручивая папиросу.
Стали спускаться. Художественный ящик, полотно с подрамником, болтавшаяся у бока фляжка с водой сильно стесняли мои движения. Остатки зонта Мамут сунул себе под мышку. Нурасов нес заинтересовавший нас ком, положив его в сумку, опорожненную от провизии.
— Зачем земля брал? — обратился Мамут ко мне.
— Это не земля, а клад, — сказал я серьезно.
— Калад, вай, вай, зачем я не был! — смеясь, подшучивал татарин.
Тропинка раздвоилась.