Я нашёл спящего после какой-то гулянки Задору. Когда я его разбудил, увидев меня, он перекрестился.

— А ты что тут делаешь?

— Видишь, я вернулся, получив только шишек.

Поскольку он вовсе обо мне не слышал, я рассказал ему всю эту историю, над которой, вместо того чтобы пожалеть меня, он нагло смеялся.

— Я только знаю, — сказал он наконец, — что не дал бы так себя взять. Ты простачок, и хоть не молокосос уже, а легковерный как дитя.

О судьбе Домаборского в Кракове уже знали, поскольку Тенчинские, как за Топорчика, заступились за него против Шамотульского. Король отвечал на вопросы, был суд, была вина и он был справедливо наказан. И он не хотел знать о том, чтобы старосту не потянуть к ответственности.

Когда мы так с Задорой беседовали, он прервал меня вдруг и сказал:

— Вдова Навойова живёт в Кракове, старается королю неприятелей собрать. Одичалой бабы не узнать, жизнь её так внезапно изменила. Певцы и музыканты от неё не выходят, ежедневные пиры, много молодёжи. Наряжается, хоть уже увяла, красится, рекомендуется, танцует и такое вытворяет, что другие говорят, что якобы у неё с головой не всё в порядке. Не был я там, потому что с королевского двора никто к ней не заглядывает, но мне сказали, что вся эта её весёлость и кокетство выглядели точно какая болезнь. Кажется, что она постоянно в горячке, и даже когда смеётся, невесёлая улыбка пронимает страхом. Хоть, по-видимому, замуж была бы рада выйти, хоть по отцу и приданому своему богатая, никто не соблазнится её рукой. Служит Тенчинским, но и они не рады ей, потому что слишком много шума делает, а они привыкли свои дела делать тихо.

Новость о вдове была для меня неприятна, но Задоре я ничего не сказал. Я только обещал себе избегать и двора, и улицы, где она жила, чтобы с ней не встречаться. Я не смел спрашивать о Лухне, а что-то мне говорило, что и она, должно быть, с ней.

Я был бы рад увидеть её, но не мог и думать о том, чтобы не попасть на глаза Навойовой.

Осторожно вокруг оглядываясь, на следующий день я пошёл к моим знакомым, а сперва к ксендзу Яну Канту.

Как он не удивился, когда я приходил прощаться, так, увидев меня теперь, не показал по себе, что это показалось ему удивительным.

— Снова с возвращением! — сказал он с улыбкой. — Ты, неспокойный человек, блудный дух, когда же ты приплывёшь в порт?

Он не спросил меня, где я бывал и что со мной делалось, как если бы это всё было ему известно. Он имел тот дар читать в людях, о котором я знал давно. Я только вздохнул, что меня судьба преследует.

Он улыбнулся.

— Дитя моё, — сказал он, — а знаешь ты, что она тебе предназначает и куда ведёт? Много раз человек, когда думает, что он над бездной, не видит, что избавление очень близко.

— Вот бы ваши слова были пророческими! — вздохнул я.

Он смотрел на меня такими светлыми глазами, что добавил мне смелости.

— Иди с Богом, — сказал он загадочно, — и не тревожься.

И снова он меня отправил только с этим утешением, никакого совета не дав.