– Но не твоя жена. У тебя есть Кальпурния!

Он отвернулся.

– Это утомительно.

– Для тебя – может быть. А я все-таки хочу уяснить одну вещь. Почему ты все еще связан с ней узами брака? Ты любишь ее?

– Развод с ней чреват скандалом…

– Скандалы никогда тебя не смущали. То, что ты ввел в сенат галлов и libertini, вольноотпущенников, вызвало куда больший скандал.

– Как улучшается твоя латынь, – с сарказмом заметил он.

– Отвечай.

– Я женился на Кальпурнии четырнадцать лет назад, – промолвил Цезарь. – Фактически мы все это время прожили в разлуке. Теперь я купаюсь в почестях, пожиная плоды своих трудов. Честно ли будет с моей стороны лишить ее, долгие годы жившую вдовой при живом муже, возможности разделить со мной славу в награду за лишения?

Он говорил так рассудительно и убедительно, словно я была требовательной эгоистичной капризницей.

– Ты царица, твоя страна изобилует богатствами. Ты не нуждаешься в почестях, которые оказывают мне. Но Кальпурния – без меня она ничто. Она страдала оттого, что является моей женой, она жила одна в Риме среди ненавидящих меня, без защиты. Разве я не обязан хоть как-то ее отблагодарить? Бросив ее сейчас, я заслужил бы славу бессердечного негодяя. К тому же ей уже не устроить свою судьбу: никто не женится на ней, ибо весь Рим знает, что она бесплодна.

Да, убеждать Цезарь умел. Не зря считали, что в ораторском искусстве его превосходит лишь Цицерон.

– Как благородно, какое самопожертвование! – наконец проговорила я.

– У нас с тобой тоже есть будущее, – заверил он. – Я обещаю. Оно другое, более величественное, более долгое.

– Вот как? Что-то ты ни о чем подобном не рассказывал.

– Скоро, – сказал Цезарь. – План уже почти готов.

– А тем временем почести для тебя громоздят все выше. В сенате часами обсуждают новые титулы. Давай-ка посмотрим, что решили на прошлой неделе? Тебя будут называть Pater patriae – «отец отечества»…

– Да, в латыни ты определенно делаешь успехи.

– Не перебивай. Кроме того, твое изображение должны отчеканить на монетах, а месяц, в котором ты родился, переименуют в «июль». – Я помолчала. – Ах да! Ты будешь восседать в сенате на золоченом кресле и носить одеяние, какое прежде носили цари.

Он отвернулся, как будто слегка смутившись.