– Я уверен лишь в том, что должен следовать собственному инстинкту, – ответил он. – До сих пор он меня не подводил. Фортуна ведет меня вперед и требует одного: чтобы я с рвением брался за то, что она предлагает.
– Сдается мне, дело тут не в Фортуне, а в тебе самом. Ты сам неудержимо идешь вперед, сам берешь все, что пожелаешь, и творишь свою судьбу, как сотворил этот храм.
– Да, я сам одержал победы в Галлии, Александрии, Фарсале и Африке. Фортуна не раздает подарки, она предлагает возможности, и тут главное – не упустить своего.
Я промолчала; мне нечего было сказать. Точнее, я не могла сказать ничего такого, что бы его удовлетворило. Он оставался непоколебим в своем понимании жизни, как был непоколебим в решении перейти Рубикон и двинуть войска в Италию. Но если тогда его толкали вперед обстоятельства и поведение противников, то сейчас он руководствовался исключительно собственной прихотью.
– Они станут злословить о тебе, – проговорила я после паузы. – Скажут, что я заставила тебя так поступить.
– Меня не волнует, что они скажут.
– Нет, так не бывает. Тебе не может быть все равно. Ты не бог, чтобы не считаться с мнением людей.
– А придавать их мнению слишком большое значение, дрожать от страха и лебезить – по-моему, недостойно человека.
– Правильно, если говорить о чрезмерности. Но человек есть среднее между богом и зверем, и его поведение должно представлять собой середину между высокомерием и равнодушием.
Он поставил фонарь на блестящий мраморный пол, погрузив верхнюю часть статуй во мрак, и мягко обнял меня за плечи.
– Покажи мне эту середину, – промолвил Цезарь. – Возможно, ты ступаешь по среднему пути с куда большим искусством, чем я, но ведь у тебя совершенно иной жизненный опыт. Ты родилась в царской семье, с младенчества готовилась править, с детства была признана богиней. Наверное, с высоты божественности легче судить о человеческой природе.
– Возможно, Цезарь, так оно и есть, – согласилась я, а потом, помолчав, добавила: – Но вот что я хочу тебе посоветовать: не стоит ранить тех, кого не хватит духу убить.
Он молчал очень долго. Я слышала, как с фронтона храма капает на мостовую скопившаяся на крыше вода.
Потом он наклонился, сжал меня в объятиях и поцеловал.
– Я был бы рад провести здесь обряд почитания Венеры, – нежно промолвил Цезарь.
У входа в храм лежали короткие полосы лунного света. Я знала, что мы одни. Лишь богиня и наши собственные изваяния взирали на нас сверху вниз, словно ждали, что же мы станем делать.
– Мы совершим подношение богине прежде, чем состоится освящение храма, – промолвил Цезарь, прижимая меня к себе.
Я ощутила сильнейшее желание. Видимо, официальное расстояние, разделявшее нас во время ужина, обострило тягу к близости.
Однако слишком много было сегодня разговоров о врагах, кознях, судьбе, не говоря уж о не воодушевляющей компании Брута, Кальпурнии и Октавиана. Нынешняя ночь не располагала к удовольствиям Венеры.
– Тот, кто предается Венере, должен прийти к ней со всей душой, – сказала я, слегка отстранившись от него. – А сейчас моя голова заполнена тем, что случилось до того, как мы вошли в храм.