– Люди утверждают, будто в чертах новорожденных младенцев видны их родители – какая нелепость! Мне, например, это лицо незнакомо. Могу лишь сказать, – я пригладила пушок на головке, – что мальчик, в отличие от отца, не лыс.

О боги, как обрадовался бы Цезарь, узнай он о сыне! Какое счастье – подарить ему то, чего так долго не могла дать ни одна женщина, что он не мог получить, невзирая на все свои победы. Я чувствовала себя обязанной немедленно известить Цезаря о случившемся, но вот беда, не знала, куда слать гонцов. С момента отплытия я не получала от него никаких известий.

– Как царица назовет сына? – поинтересовалась Хармиона.

– Необходимо, чтобы имя указывало на его происхождение с обеих сторон, – ответила я. – Птолемей Цезарь.

– Ты собираешься дать мальчику родовое имя Цезаря без разрешения родственников? – удивился Олимпий.

– При чем тут они? Зачем мне их разрешение, если род возглавляет отец моего ребенка? Значит, решать только ему и мне.

– А он дал согласие? – тихо спросила Ирас.

– Он сказал, что в выборе имени полностью полагается на меня.

– Но вряд ли он думал, что ты дашь сыну его собственное имя, – заметил Олимпий. – Наверное, он считал, что ты назовешь ребенка Птолемеем или Троилом.

– Троил? – Я расхохоталась, но смеяться мне было еще больно, и пришлось остановиться. – Что за странная идея?

– По-моему, прекрасное имя из великого эпоса о Троянской войне. Если не подходит, как насчет Ахилла или Аякса?

Мы все рассмеялись. Потом Олимпий серьезно добавил:

– Я не уверен, что с точки зрения закона ты имеешь право использовать это имя. В Риме очень строгие правила…

– Я царица Египта! – прервала его я, срываясь на крик. – Пропади пропадом Рим со всеми его законами! Гай Юлий Цезарь – отец моего ребенка, и сын получит его имя!

– Успокойся, – вмешалась Ирас. – Конечно, он получит его имя. Как же иначе?

– Значит, ты заставишь его признать ребенка, – вскликнул Олимпий, и на сей раз в его голосе звучало восхищение. – Ты устроишь ему испытание именем.

Надо же, мой друг так меня и не понял. Возможно, выбранное имя и впрямь послужит для выяснения подлинных чувств Цезаря, но я просто хотела, чтобы сын носил имя своего отца.

– Цезарь не подведет меня, – тихо сказала я и, поцеловав детскую макушку, добавила: – Не подведет его.

Но на самом деле слова Олимпия заронили в мою душу страх. Я знала, что в Риме отец должен официально признать ребенка. Сделает ли это Цезарь?

Следующие несколько дней были наполнены безмерным счастьем, если это емкое, но простое слово вообще способно передать то блаженное восторженное состояние, близкое к экстазу, в котором я пребывала. Я чувствовала себя легкой, как соколиное перышко, и не только потому, что теперь мое чрево освободилось от бремени. Меня несказанно воодушевляла мистическая связь, по-прежнему соединявшая меня и младенца. Ребенок уже жил сам по себе, был отдельной личностью, но вместе с тем оставался – и навсегда должен остаться – частью меня. Я держала его на руках, баюкала и ощущала уверенность в том, что больше никогда не останусь одна.