— Это нервно и живо, мои поздравления, Мари, просто замечательно. Посмотрите, дамы, вот это живопись, в ней есть характер, она сочная, с нервом, это не миленько, или слащаво, или вяло, никто не скажет, что картину написала женщина — просто художник.

Он развернулся, заметил меня у входа, послал улыбку, как будто мы были знакомы целую вечность, и, подобно хищной птице, устремился ко мне. Родольф Жюлиан понял, что я новая клиентка. Сразу же я почувствовала себя самым главным человеком в мире — по тому, как он на меня смотрел, как одним мановением руки отмел тех, кто еще мгновение назад занимал все его внимание. Он расхвалил свою мастерскую, не только лучшую в Париже, но и единственную, которая принимает женщин и предлагает им серьезное обучение, такое же, как обучение мужчин, у лучших преподавателей, с обнаженными моделями и античными скульптурами, как в "Боз-Ар", что дает надежду успешно выставиться в Салоне. Каждый год две дюжины его учениц получают там похвальные отзывы критики. У меня возникло впечатление, что он только меня и ждал, чтобы наконец поделиться всем лучшим, что у него было, и открыть новую Артемизию[42].

— Здесь вы найдете идеальное окружение, которое позволит вам развить свой талант, вы сможете стать самой собой и работать в наилучших условиях. Мы проводим два занятия в день. Первое с восьми часов до полудня, а второе — с тринадцати до семнадцати, места выбирают те, кто первым пришел в понедельник, чем ближе к модели, тем лучше, мы больше не записываем на один день, это стоит пятьдесят франков за одно занятие в день на неделю, сто франков за два, скидок нет, в случае вашего отсутствия деньги не возвращаются, мольберт стоит десять франков, табурет тоже, мы обеспечиваем модель, освещение и отопление зимой, но бумага для рисования, холсты и краски за ваш счет. Моя девочка, вы откроете для себя, какой вы большой художник.

Жюлиан проводил меня до двери, я должна принять решение как можно быстрее, у него куча желающих, англичанки и американки умоляют принять их, но он предпочитает дать шанс молодым француженкам, и, даже не видя моих работ, он чувствует, что у меня особый талант, можно сказать, уникальный, это видно по множеству мелочей, о которых он не готов мне рассказать за неимением времени, но его долгий опыт педагога и художника развил в нем шестое чувство, весь Париж знает его как матерого волка, обладающего несравненным чутьем на художников завтрашнего дня. Он пообещал держать для меня место еще два дня, потом будет слишком поздно, мне придется ждать неизвестно сколько времени. Винсент зашел во двор и направился к нам.

— Почему так долго? — спросил он.

Жюлиан оглядел его свысока и повернулся ко мне.

— Знайте, мадемуазель, что, кроме преподавателей, мужчинам доступ в нашу мастерскую закрыт. Атмосфера у нас серьезная, даже спартанская, как и в мужских мастерских, нужно рассчитывать на себя и пробивать дорогу локтями, но в конце вас ждет успех.

— Не думаю, что это будет возможно.

— Тебе не подошло? — спросил Винсент.

— Дело в цене, это слишком дорого.

— Женщины платят двойной тариф, — пояснил Жюлиан, — но это нормально, ведь речь идет о простом увлечении, вы же не собираетесь делать карьеру, это развлечение, маленькая роскошь, которую вы себе позволяете и которая будет стоить вам неизмеримо меньше, чем платье от модистки. Сорок восемь часов!

Мысль поступить в эту академию оказалась не лучшей. Свою судьбу не принудишь, и изменить ее по собственному усмотрению тоже невозможно. Я не должна была вынуждать Винсента сопровождать меня, в сущности, я могла бы обойтись без его помощи, но я хотела доказать ему, что могу стать частью братства художников. Винсент пришел в ужас от условий, предлагаемых академией, но убеждал меня проявить настойчивость. Я не поняла, почему ему казалось столь важным, чтобы я работала с человеком, которого он глубоко презирал и у которого, по его словам, обе руки левые, а полотна так ужасны, что от них отказались все салоны, и потому он нашел единственный способ зарабатывать на жизнь, обирая до нитки женщин, мечтающих осуществить свою мечту.

— Через это надо пройти: копировать старых классиков, рисовать головы римских императоров, с тенями и полутонами, гладиаторов с напряженными мускулами и муляжи ног, нет ничего сложнее, чем рисовать ногу, это просто ужасно, но, когда у тебя получится, ты сможешь писать, что тебе угодно.

— Но как я окажусь там в восемь утра? Для этого я должна жить в Париже, а мой отец не захочет этого. Придется отказаться.

— Если тебе нужны идеальные условия, чтобы стать художником, знай: тебе никогда не собрать их воедино; напротив, препятствий, заставляющих медлить и отступать, всегда будет больше, и они всегда будут сильнее; только ты можешь знать, чего хочешь от жизни и что для тебя значимее — необходимость творить или стремление к комфорту, готова ли ты сражаться или предпочтешь спокойную жизнь. В сущности, твоя живопись никому не нужна, мазил и без того хватает.