Голос Винсента еще звенел после его ухода. Он звучал в наших ушах, и его оскорбления прокручивались в наших головах с той же агрессивностью, с какой они были брошены нам в лицо. Мы не ожидали ни подобного взрыва, ни такой ненависти — мы, привыкшие существовать в обществе приличий, не допускавшем повышенного тона и грубостей, где вежливость была незыблемым правилом, а любые столкновения — приглушенными и где можно было наговорить друг другу кучу гадостей, но при условии, что все они будут высказаны учтиво. Мы так и застыли как дураки, не зная, каким образом выйти из этой тягостной ситуации, и первым молчание прервал брат:

— А я думал, он уже выздоровел, этот ваш художник.

— Надо полагать, что нет, — растерянно пробормотал отец.

— Это ваша вина, отец, — бросилась вперед я. — Вы заставили его выпить больше, чем следовало, и это его перевозбудило.

— Тебе должно быть стыдно за такие слова, он совершеннолетний, насколько мне известно, и он практически ничего не пил, два-три бокала не могут привести в подобное состояние. Нет, тут еще следует поработать, но это вне моей компетенции, в конце концов, я не психиатр. Я больше не желаю им заниматься, он был невероятно груб, самое меньшее, чего можно ждать от постороннего, принятого в доме, — это минимума вежливости и соблюдения приличий. Надо думать, мы вращаемся в разных кругах и получили разное воспитание. Людская неблагодарность — это весьма печально. Вы свидетели, что мы его приняли, как если бы он был членом семьи, и вот каким образом он отблагодарил нас за желание помочь. Нет, род человеческий не оправдывает надежд. Пусть это послужит вам уроком на будущее.

Когда Луиза принесла кофе в гостиную, отец приказал ей держать отныне двери закрытыми для Винсента и не пускать его в дом, причем не слишком деликатничая.

— И не позволяйте морочить себе голову его разглагольствованиями или жалобами, Луиза. Я больше не желаю ни видеть его здесь, ни слышать разговоры о нем. Было бы странно, если бы он посмел снова явиться, но от психов вроде него не знаешь, чего ждать. Когда слишком уж хочешь помочь ближнему и без конца находишь оправдания людям, тебя в результате оскорбляют в собственном доме. Значит, нужно уметь сказать: стоп! Пусть каждый остается при своем: он на своем месте, мы на нашем. А вы, дети, если случайно столкнетесь с ним в деревне, проходите не глядя, как будто его не существует.

Я подождала, пока Луиза выйдет, а отец немного успокоится. Он зажег сигару и расслабился.

— И все же, отец, вы не думаете, что такое поведение свидетельствует о том, что Винсенту необходимы ваши советы? Вы говорили, что он делает большие успехи, а значит, нужно проявить больше терпения. Винсент по природе не агрессивен, и алкоголь мог…

— Может, это нормально, чтобы на тебя накидывался твой собственный гость? — прервал меня он.

— Разумеется, нет, но он такой великий художник, что…

— Что ты понимаешь в живописи, моя бедная девочка? Он, со своим вдохновенным видом, провел тебя. Он просто бедный мазила, пачкун, который отвратительно рисует, и тем хуже для него, на свете тысячи талантливых художников, конкуренция жестокая, даже безжалостная, и он знает, что нет шансов продать его жалкую живопись, но этот парень хитер, он набивает себе цену, встав в позу модерниста, непонятого художника-мученика. Пусть он творит что-то несуразное, всегда попадется простофиля, который начнет восхищаться его гениальностью, потому что сам ничего не понимает в настоящей живописи. Винсент нашел свой способ выжить: шокировать обывателей. Да, в этом и заключена правда: парень пишет самую буржуазную живопись на свете. Ты не задавала себе вопрос, почему он не продал ни единой работы?

— Это не так, его брат только что продал одну из его картин, и за хорошую цену.

— А почему он не продаст остальные картины, если они так хороши? Даже его собственный брат не верит в него, он ни разу не устроил ему ни одной выставки.

— Он скоро организует, прямо у себя дома.

— А ты-то откуда знаешь?

— Мне сказал Винсент.