— Я… — бормочет он.

— Ш-ш-ш… — говорю я, прижимая палец к губам.

Он подходит, оглядывает меня при тусклом свете, видит, что я одета, я пытаюсь улыбнуться ему, щеки у меня горят, наверняка я пунцовая, как мак, хотя он этого, кажется, не замечает, пальцем указываю на его спальню, он кивает, я продолжаю спускаться, оборачиваюсь, он стоит на площадке.

— Ш-ш-ш…

Его рука лежит на перилах, у меня ощущение, что он улыбается. Я иду медленно, добираюсь до первого этажа, поднимаю голову, на лестничной площадке темнота. Я открываю дверь и исчезаю с порывом воздуха.

Винсент любил меня, я уверена, и эта уверенность подтверждалась каждую ночь тем, как он встречал меня: от его улыбки я едва не лишалась сил, его трепет и нежность не могли меня обмануть. В тот вечер я отдалась ему, думая только о его удовольствии, я лихорадочно целовала его, и он целовал меня, как никогда раньше, и впервые с того момента, как я стала его любовницей, я почувствовала внутри странный жар, невыразимую волну, не неприятную, которая появилась из ниоткуда и нависла, медля, над моим телом. Я забыла себя, сжимая его изо всех сил, готовая присоединиться к нему в мире наслаждения, но не почувствовала ничего, кроме движений Винсента, услышала, как он закричал — стон счастья, — вдруг резко вытянулся, словно в него вонзилась стрела, и всей тяжестью упал на меня. Потом погладил мое лицо.

— Ты что-нибудь почувствовала на этот раз?

— Да, такое мимолетное ощущение.

— Это придет, мое маленькое подсолнышко, я уверен.

Мне было плевать, что я ничего не почувствовала — можно ли сожалеть о том, чего никогда не испытывала? Моим наслаждением был Винсент, который сливался со мной, лежащей обнаженной рядом, и мы были самыми счастливыми существами в мире, радость нашего союза заполняла нас до краев.

Я подумала, не выбранить ли его за устроенную сцену, но не стала, только рассказала о реакции отца и изгнании, к которому он был приговорен.

— Если я больше не увижу твоего отца, невелика потеря. Как врач, он ничем не помог и другом тоже не был. Но может, это усложнит жизнь тебе?

— Мне нужно сказать вам кое-что важное, очень важное.

— Погоди секунду.

Винсент взял свою трубку, раскурил ее и присел на край постели. Я тоже села и прислонилась спиной к стене, натянув на себя простыню и пристроив между ног подушку.

— Вы что-нибудь знаете об Америке, Винсент? Вы же слышали разговоры, наверняка читали статьи в газетах. Новое общество, где все возможно; для людей вроде нас это континент надежды: правила, которые опутывают нас на этой земле богачей, там не в ходу, необязательно быть родом из хорошей семьи, чтобы преуспеть, нет высокопоставленных кланов, которые командуют другими, как и теплых мест, предназначенных их детям, каждый должен добиться своего места сам, там территория свободы, и это не пустое слово, как здесь, а закон для всех — достаточно обладать мужеством, работать, и каждый получит плоды своих трудов, сможет прокормить семью и достойно вырастить детей. В том новом мире можно с уверенностью смотреть в будущее, никто не обязан ждать старости, чтобы преуспеть, надежда на стороне молодых. А главное, им нужны художники, там их нет, это не как здесь, где все застыло, там нет академий, нет салонов, нет ограничений по полу, хорошие художники очень востребованы, люди, которые добились достатка, хотят иметь в доме красивые вещи, они будут вынуждены покупать у нас. Вы понимаете? Все ново в тех местах — люди, мысли, законы. Уже давно я строю планы уехать, попытать удачу, я все выяснила и подумала, что мы должны уехать вместе. Для нас это выход. Они принимают с распростертыми объятиями людей, у которых есть талант. Представляете, что будет, когда они увидят вашу живопись? Она подобна их собственной стране, самобытная, современная и яркая, вас ждет огромный успех, люди будут драться за ваши картины. Мы устроимся в Нью-Йорке, это город, который меняется каждый день, мы будем писать, мы будем счастливы, свободны делать, что нам угодно, мы сможем завести детей, если вы захотите, мне бы очень хотелось, вот увидите, это замечательно — семья. Нам необязательно жениться, что до меня, единственное, чего я хочу, — это жить с вами, и еще писать, но я вас не стесню, не бойтесь, я не стану для вас заботой или обузой, вы не должны будете беспокоиться обо мне, там женщины сами зарабатывают себе на жизнь. И знаете, я уже обо всем подумала. У меня есть деньги на дорогу, у меня есть драгоценности матери, они дорого стоят, я продам их, и у нас будет на что прожить год или два, время обустроиться, добиться известности и продать наши картины. А если этого окажется недостаточно, у меня есть лучшая подруга, которая согласна одолжить мне денег или купить мои рисунки, достаточно ее попросить. Уедем вместе, Винсент. Это уникальный шанс стать счастливыми. Здесь вы ничего не добьетесь, посредственность мешает гению прославиться, махинаторы и интриганы всегда будут вас ненавидеть. Что нам нужно? Быть вместе и писать, вот и все. Я вернусь домой забрать драгоценности матери, я отложила немного денег, и я видела рекламу ювелира недалеко от вокзала Сен-Лазар, он покупает украшения по хорошей цене. Уедем, когда вы захотите, сядем на корабль в Гавре, уплывем, и у нас будет прекрасная жизнь. И потом, Америка не так далеко, мы вернемся, когда соскучимся по родине, ваш брат сможет приехать с женой и малышом, и — кто знает? — возможно, тоже поселится там, для него дело найдется, он же знает стольких художников и может заработать много денег. Разве это не прекрасная мысль, Винсент?… Ну, что вы думаете? Вы все молчите.

Винсент затянулся трубкой, она погасла. Он скорчил гримасу, я не могла понять, поверил он или нет, смогла ли я убедить его, или он все еще сомневался. Повисло долгое молчание, потом он мне улыбнулся.