«Исправительный суд департамента Сены приговорил герцога Орлеанского, сына роялистского претендента на престол и самого являющегося претендентом, к двум годам заключения за нарушение закона, запрещающего доступ на французскую территорию политическим наследникам семей, царствовавших во Франции… Начиная с этого момента можно полагать, что героический любитель спаржи со стеблями будет вынужден… отсидеть два года… Это было бы отречением от Республики перед лицом утверждения монархии роялистским генштабом… Правительство само должно решить, до какой степени следует склонить голову перед дерзкими требованиями орлеанистов».

Я не знаю, как сложится мое завтра[33], не сыграют ли со мной дурную шутку мое воображение и моя надежда, не окажется ли тщетным сжигающее меня пламя, но и эта неуверенность, и туманные грезы, и промедление перед последним шагом в пропасть — я принимаю их спокойно, почти безмятежно, как если бы следовала велениям судьбы и понимала, сколь напрасны попытки избежать ее. Я не испытываю ни малейшего намерения сохранить благоразумие или обуздать свое сердце, а еще меньше — принять ту участь, которая была мне предначертана; напротив, я хочу сделать все, что в моей власти, чтобы устремиться к свету, и тем хуже, если он меня ослепит, у меня такое чувство, будто я просыпаюсь после долгого оцепенения и наконец-то дышу, наконец-то становлюсь самой собой.

На следующий день ближе к вечеру Винсент постучал в нашу дверь. Луиза открыла ему и оставила ждать снаружи, не предложив войти и захлопнув створку у него перед носом. Она его не любит и не считает нужным скрывать свою неприязнь.

— Там на улице тебя тот шваб дожидается! — презрительно бросила она.

— Он не немец, Луиза, я же тебе говорила, он голландец.

— Один черт!

— Я же тебе объясняла, что…

— Я-то ничего не забываю! И тебе не грех кой о чем помнить!

Ее глаза потемнели, и, будь ее воля, она бы меня испепелила. Засим она повернулась ко мне спиной, протопала на кухню и захлопнула за собой дверь. У меня не было времени читать ей еще одну лекцию, тем более что первая успеха не возымела. Для людей ее поколения[34] эта тема была запретной. Я пошла к Винсенту, который ждал, покуривая трубку.

— Мне очень жаль. Извините Луизу, она уверена, что вы немец.

— Я уже привык, все из-за моего проклятого акцента. В Арле было еще хуже, но мне все равно.

Он стоял совсем рядом, со шляпой в руке, разглядывая меня и не говоря ни слова, и на какое-то мгновение мы так и застыли.

— Что-то случилось?

— Один мой друг-художник из пансиона Раву продал картину. Он устраивает сегодня маленькую вечеринку, и я решил, что если б ты пришла с нами поужинать… все будет по-простому…

— Сегодня вечером? В пансионе Раву?

Он утвердительно кивнул.

— Ничего не получится, Винсент. Я не могу. Не сегодня. И не в пансионе Раву.

— Я так и думал… Что поделаешь… В другой раз, может быть.

Он повернулся и пошел прочь, а я смотрела, как он удаляется и исчезает.