Великая Артания потому и стала моим ленным владением, что антам было проще возложить верховные заботы на пришлого князя, который и оборонит, и рассудит, и помирит, и даст добрый совет. Больше нигде и никогда такой Артании больше не будет, да и в Китеж-граде вместо меня сейчас правят мои наместники. Я явлюсь туда с войском, только если молодому государству будет грозить опасность со стороны какого-нибудь неодолимого врага. Уже имеющихся у меня сил с запасом хватит, чтобы втоптать в землю и похоронить тех же тюркотов, а ничего страшнее там еще не водится. Так что пусть пока все идет как идет.

Если предполагать, какие мне еще могут быть нарезаны задания в будущем, становится понятным, что в девятнадцатом веке критических точек осталось две: Крымская война и война с турками за освобождение болгар. Благодарные болгары нам потом за это неоднократно жидко гадили прямо на головы, потом снова клялись в вечной дружбе, потом снова гадили – и так, наверное, будет до бесконечности. Сколько братушку не корми, он все равно на Европу смотрит. Так что избави меня Боже от обязанности спасать этих людей от турецкого ига. Могу не вытерпеть и наломать столько дров, что потом лет сто печь топить хватит. Пусть лучше их спасает кто-нибудь другой тот, кому на это не жалко ни времени, ни ресурсов, и согласный на то, чтобы вместо благодарности у него сплясали прямо на голове

Если двигаться еще выше, то в двадцатом веке критическими точками являются русско-японская война вкупе с первой русской революцией, потом первая мировая война вкупе с февралем, октябрем и гражданской войной, потом Великая Отечественная -победоносная, но стоившая огромных жертв… Ну, а дальше я просто не знаю. Критических точек много – это и смерть Сталина, и Карибский кризис, и позднебрежневский застойный геморрой, который привел к Горбачевщине, и девяносто первый год, и так далее, но там я абсолютно не представляю себе, что я со своими талантами могу сделать для исправления ситуации. Не люблю такого и не хочу этой работы, но если будет приказ изменить к лучшему судьбы тех миров, буду делать все что смогу и как смогу. Я человек военный и всегда выполняю приказы, чего бы мне это ни стоило.

Из сказанного выше можно сделать вывод, что армия наполеоновских времен, даже после переобучения и перевооружения, в разборках такого высокого уровня – это чуть меньше, чем ни о чем. Разве что в крымскую войну они будут при деле; но там опять русско-французский конфликт, а значит, использовать хоть русских, хоть французских солдат Бородина в нем не следует. Здесь, в этом мире, мне нужна вечная дружба между русской и французской империями, и совершенно не хочется будить в солдатах и офицерах старые обиды. Да и зачем оно надо? Мои лилитки и уже имеющиеся пехотные легионы без всяких проблем и угрызений совести при помощи местной русской армии и флота раскатают англо-французскую армию вторжения в тончайший блин.

Так что лучшим решением в данном случае было бы сформировать и обучить местные части, а потом вернуть их по принадлежности русскому и французскому императорам. России воевать и воевать против турок и прочих отморозков, а французам еще предстоит окончательно зачистить Европу, сломать Англию и уничтожить претензии Североамериканских штатов на доминирование в Америке. Вообще-то, если брать в широком масштабе, то после нас, русских, у французов была самая гуманная колониальная политика. За ними в этом деле следовали испанцы, которые порабощали, но не уничтожали местное население; на последнем же месте стоят англосаксы, которые впрямую загеноцидили коренное население северной Америки. Если Наполеон наденет на них узду, то хуже этому миру точно не станет.

И вот он, этот самый Наполеон, заходит ко мне в кабинет и видит, как его прославленные маршалы сидят вперемешку с русскими генералами и, подобно примерным школьникам, что-то пишут в блокнотах. Я диктую материалы лекции, а энергооболочка дублирует мои слова на латыни, которой в этом веке в достаточной степени владеют все образованные французы; ну а русские понимают мои слова без перевода. Хотя некоторые из них, в силу воспитания, французским владеют даже лучше, чем родным, дубляж все равно идет на латыни. Ибо нечего практиковать низкопоклонство перед западом. Тема занятия – рассыпной пехотный строй и его отличие от линейной тактики. Ведь стоит только внедрить пулю Минье – и прогресс в оружейных технологиях понесется с невиданной скоростью. Увидев, что все заняты делом, император французов тихонько садится в сторонке и мотает услышанное на отсутствующий ус. Пусть пехота не его стезя (он все же артиллерист), но все равно ему интересно. То, как огонь нарезных ружей выбивает артиллерийскую прислугу с дистанций, недоступных для картечного залпа, он уже видел. Остаются только известные уже несколько лет гранаты системы капитана Шрапнела, но и они не панацея, так как до переменной трубки человечество еще не додумалось. Противник тоже ведь не дурак, не будет стоять на четко отмеренной дистанции и терпеть, пока его расстреливают шрапнельными гранатами.

Но вот занятие закончилось, господа генералы и маршал дружно встали, попрощались и покинули мой кабинет. Мы с Бонапартием остались вдвоем. Я уже догадался, что у него ко мне какое-то неотложное дело, да только пока не мог догадаться, какое именно.

– Месье Сергий, – несколько помявшись, проговорил император французов, – я, конечно, извиняюсь за тот дебош, который учинил прошлой ночью…

Ну, дебош – это, конечно, слишком сильно сказано, хотя оторвался человек знатно. Мне уже доложили во всех подробностях, кто, что и когда. До этого, голышом, с голой же бабой на плечах, по городу у нас еще никто не бегал. Корсиканский, блин, похититель сабинянок. Но, с другой стороны, раз нет жалобы от второй участницы этого действа, так и извиняться не за что. Магическая звукоизоляция в местных домах работает безукоризненно, так что по городу можно по ночам хоть на танках ездить, и никто не проснется. Да и Гера была хороша. Инициатива в этом деле принадлежала исключительно ей, а Наполеон повелся на ее сексуальную провокацию, как подросток, впервые увидавший голую женщину. Поэтому я решил наплевать и забыть об этом… до лучших времен.

– …вы поймите, месье Сергий, что эта женщина просто свела меня с ума… – взволнованно говорил Бонапартий. – Даже Жозефина, как бы она ни была хороша в свои лучшие годы, не годится этой даме и в служанки. После встречи с ней я одновременно и окрылен, и разбит вдребезги расставанием; и это поражение, пожалуй, может быть пострашнее того, которое вы нанесли мне на поле боя. Помогите мне разыскать эту незнакомку и уговорить ее выйти за меня замуж, после того как я разведусь с австриячкой. Кому нужна жена, которая внешне блюдет приличия, а внутри себя истово ненавидит и боится своего супруга?

– Друг мой, Буонапарте, – сказал я в ответ, – вы даже не представляете, как вам не повезло. Та, что стала избранницей вашего сердца, на самом деле является богиней Герой, бывшей супругой бывшего верховного бога Зевсия, за неумеренное интриганство засунутого мною в такую дыру, из которой нет выхода даже такому могущественному существу. Поскольку такая ссылка для внешнего мира равносильна смерти, Гера объявила себя свободной женщиной и в знак протеста против прошлых похождений своего бывшего благоверного тоже ударилась во все тяжкие. А протестовать там было против чего. Месье Зевсий явно исповедовал принцип, что всех баб не … но к этому надо стремиться. Вот и Гера за те полтора года, что она путешествует вместе с нами, постоянно меняла мужчин. В одном из предыдущих миров она попыталась было остепениться, покреститься и выйти замуж, но ничего из этого не вышло. Через месяц тихой домашней жизни ей все это надоело, в результате чего она развелась с тем мужем и снова ударилась в загул, сильнее прежнего. Подумайте, нужна ли вам такая жена и согласится ли она вообще выходить за вас замуж даже при всех моих уговорах?

– Я все понимаю, месье Сергий, – вздохнул Император французов, – но все равно нахожусь под сильнейшим впечатлением очарования этой женщины. Она поразила меня в самое сердце, как разряд молнии, и я буду вам благодарен даже в том случае, если вы хотя бы просто попытаетесь уговорить ее стать моей женой.

Ну что же, попытка не пытка. В первую очередь я вызвал к себе в кабинет лечащего врача Наполеона, нашу несравненную Лилию, чтобы она проверила, нет ли на ее пациенте каких-нибудь привязок, отвязок, приворотов, отворотов, и прочей магической лабуды, которая могла бы повлиять на его психику. Я в таких вещах разбираюсь плохо, не мой это профиль. Лилия материализовалась в кабинете тут же, даже до того, как я успел подумать о том, что она мне нужна.

На этот раз ей даже не нужно было раздевать пациента. Пристальный взгляд, просьба повернуться кругом – она отрицательное покачала головой.

– Нет, папочка, – заявила мне маленькая нахалка, – ничего похожего на враждебное магическое вмешательство в психику я не наблюдаю. Конечно, вчера пациент перебрал с транквилизирующими, возбуждающими и наркотизирующими заклинаниями, употребленными внутрь с магической водой, но ни одно из них не имело враждебной направленности и не закрепилось в его психике. Налицо ситуация, схожая с подростковой влюбленностью, когда передозировка гормонов заставляет мужчину сходить с ума по естественным, так сказать, причинам. Кстати, госпожу Анну можете не беспокоить, такие вот доброкачественные вывихи психики она тоже не корректирует, ведь враждебное вмешательство не зафиксировано, а значит, и опасности для психики нет.

Выслушав это, я поднял очи горе. Император французов, будто подросток, влюбленный во взрослую тетку – это, пожалуй, то еще счастье. Конечно, остается шанс, что Геру все же удастся уговорить и все у них срастется, но верится в это мало. Конечно, я могу не уговаривать, а просто надавить на нее, ибо приговор, когда-то вынесенный Афиной, ставит Геру по отношению ко мне в подчиненное положение, но я не хочу использовать такую возможность. Это не тот случай, когда можно было бы использовать принуждение. Хотя поговорить с Герой стоит, потому что иначе Бонапарт может съехать с катушек. К тому же он очень сильно отличается от Петра Басманова. В тереме он ее явно запирать не собирается, да и жизнь французской императрицы начала девятнадцатого века намного насыщенней и интересней, чем жизнь русской боярыни за двести лет до того момента. Одним словом, я с ней для начала поговорю, а там будет видно. Может, все и срастется, ко всеобщему удовольствию…

Четыреста семьдесят третий день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти.

бывшая богиня, а сейчас просто Гера.

Чувствовала я себя весь день просто великолепно – так, словно меня наполнили настоящей амброзией, которая есть эликсир молодости и силы, а не той подкисшей бурдой, которую из экономии в последнее время начали подавать на Олимпе. Я не ощущала веса своего тела! Мне хотелось танцевать и смеяться. Весь мир заиграл для меня новыми красками и стал казаться интригующе-загадочным, как во времена далекой юности… И с чего бы это? Уж не связано ли такое приподнятое состояние с бурной ночью, которую я провела с незнакомцем? Ха-ха, глупый вопрос, хоть и задан он самой себе. Риторический, как выражаются смертные… Разумеется, всему причиной тот мужчина. Нет, не то, что мы с ним делали, а именно он. Со мной произошло удивительное – за много веков я впервые испытала такое непреодолимое влечение и такое потрясающее наслаждение… Причем дело тут не только в рефлексах моего тела. Что бы там ни думали эти смертные, я не вхожу в число банальных шлюх. Меняя мужчин, я, можно сказать, просто набиралась опыта. Мы, божественные сущности, можем обмениваться энергией как с подобными себе, так и с некоторыми избранными смертными – но происходит это в крайне редких случаях. Энергия должна быть подходящей… Такой, которая пошла бы нам на пользу; мы способны чувствовать того, кто может дать нам ее. Не просто дать, но и взять взамен… Это всегда благотворно действует на обоих, кроме того, в некоторых случаях создает достаточно прочную связь.

Ну да, мощная аура силы и власти, что висела над головой моего избранника и которую я почувствовала издалека, как раз и была лично для меня признаком того, что он – тот, кто мне нужен, тот, кто подойдет мне как нельзя лучше для обмена энергией. В тот момент, когда я его узрела, я еще не вполне отдавала себе в этом отчет; полное понимание этого пришло уже гораздо позже – да вот только сегодня, ближе к вечеру, когда я хорошенько прочувствовала и обдумала произошедшее между нами. Вывод я сделала следующий: человек этот – уникален, и знакомство с ним стоит продолжить… Впрочем, какое знакомство? Мы же не даже знаем имен друг друга. Это было вполне в моем обычае – не спросить у очередного партнера его имени и не назвать ему своего. Зачем? Ведь меня и так все знают, а мне, как правило, партнеры были нужны на один раз. Как я уже говорила, обычно мои временные любовники знали, кто я такая. И это знание возбуждало и окрыляло их… Но, несмотря на это, никто из них доселе не смог произвести на меня сильного впечатления. Никто, кроме этого… как же его зовут? Как-то даже неловко, что я не могу назвать его… Воистину он достоин того, чтобы я называла его по имени.