Все это было так замечательно, что я даже боялась выразить свою радость. Но от нашего Серегина скрывать свои чувства бессмысленно. Он хоть и не читает мысли подобно Анне Сергеевне, но его интуиции может позавидовать любая сивилла. Одним словом, он усмехнулся и сказал:
– Да-да, ты правильно догадалась – это Наполеон Бонапарт! Правда, Глафира Кроновна, есть один маленький нюанс – наш друг пока еще связан узами брака… Но! – Он поднял палец кверху, увидев, что последнее сообщение меня разволновало, – для нас это не проблема. При перемещении его супруги в другой мир без права возвращения ее можно будет официально признать умершей – ну да не мне тебе это объяснять… Так что можешь считать, что он уже холост. Добавлю, что лично я считаю вас идеальной парой. Оба вы – люди зрелые, с опытом, так сказать… Искра между вами есть? Есть. В дальнейшем вы сможете благотворно влиять друг на друга. При благоприятном стечении обстоятельств ваша идиллия может продлиться довольно долго даже с твоей точки зрения. Но помните – власть вам будет дана только над половиной того мира. Вторая половина находится под моим покровительством. Малейшее мое неудовольствие – и можно будет заказывать гроб с музыкой. Твой будущий муж это знает, и тебе об этом тоже напомнить нелишне. Помнишь, как оно в тот раз оборотилось?
Закончив говорить, Серегин на некоторое время замолчал, пристально глядя на меня. Наверное, он давал мне возможность обдумать его слова. И тут я впервые поняла, что мне предстоит сделать важнейший шаг в моей жизни. И мне нужно было время, чтобы все обдумать. Сейчас же в голове был полный сумбур…
– Ну так что? – подал голос Серегин. – Каков твой ответ, Глафира?
– Друг мой Сергий… – сказала я, – могу ли я дать ответ позже?
– Конечно! – сказал он. – Ступай и хорошенько подумай. Все-таки брак – это серьезное предприятие. Последний раз ты, очевидно, не очень хорошо подумала, когда выходила замуж… По себе надо спутника выбирать, голубушка… Скука – это, как сказал кто-то из мудрых, ржавчина для отношений. С Бонапартием же ты точно не заскучаешь, это уж как пить дать….
19 (7) сентября 1812 год Р.Х., день двенадцатый, 11:35. Французская империя, Париж, императорская резиденция Тюильри.
Мари́я-Луи́за Австри́йская, вторая супруга Наполеона I и императрица Франции
Всегда, когда я думала о своем муже, в душе у меня поднималась обида. Не могу сказать, что я ненавидела его, но я все время желала ему чего-то нехорошего… Я не могла в себе это побороть. В любой ситуации я сохраняла невозмутимый вид, но никто не знал, что у меня в душе… О, ведь я принцесса крови, истинная аристократка, и никогда не стала бы вести себя подобно этим неотесанным корсиканским деревенщинам – моим золовкам, которые совершенно не могут сдерживать свои порывы и прятать свои мысли. Я видела их насквозь, и они об этом догадывались, а потому и недолюбливали меня. Но мне, собственно, было безразлично их отношение. Я по мере возможностей выполняла свой долг. Ведь именно я – императрица, супруга императора Франции Наполеона Бонапарта, а они, его сестрицы, не более чем приживалки в императорском дворце, что бы они о себе ни воображали.
Собственно, мне не следовало бы жаловаться на свою долю. Насколько было мне известно, многим европейским принцессам везло значительно меньше, чем мне. Случалось, что кому-то из них в мужья попадался пьяница, кому-то – извращенец… ведь королевские браки по расчету учитывают все что угодно, кроме чувств и наклонностей будущих супругов. Наш, принцессин, долг состоит в том, чтобы жертвовать собой во имя интересов своей страны. Надо мной же, очевидно, светит счастливая звезда. Ведь в этом замужестве, в общем-то, все оказалось не столь ужасно, как могло бы быть. Но все-таки я смею думать, что заслуживаю лучшей доли… Ведь мое положение так зыбко. Сегодня я императрица Франции, а завтра как побитая собака буду вынуждена возвратиться к моему отцу, или вообще, подобно моей тетке Марии-Антуанетте, попаду на гильотину, и голова моя скатится в корзину с отрубями… Ведь мой супруг воюет сейчас в далекой России и недавно до нас дошло известие, что на ближних подступах к Москве он потерпел ужасающее поражение от русской армии и попал в плен. Узнав об этом, я испытала страх пополам с облегчением.
Да, я с детства ненавидела Бонапарта. Сначала революционный генерал, а потом и кровавый диктатор, принявший на себя императорский титул, он внушал ужас окружающим, неизменно одерживая одну победу за другой. Я только и слышала вокруг: «Корсиканское Чудовище»… Он, как хотел, кромсал на куски Европу, перекраивая ее карту по своему усмотрению. Я воображала его ужасным злодеем с кривой ухмылкой и налитыми кровью глазами. Да, разговоры окружающих о нем носили оттенок ненависти и страха. Для них он был непобедимым завоевателем, разрушителем мира, вроде ужасного Атиллы, исчадием ада, несущим беды и разрушения… Разговоры эти давили на меня, заставляли испытывать беспокойство.
Беспокойство это с некоторых пор стало весьма навязчивым, и тогда мой детский разум нашел остроумный выход – я превратила в Наполеона одну их своих старых кукол. Я даже попросила портниху сшить на нее французский мундир. Лицо кукле я раскрасила красками, придав ему весьма злобные черты. Кукла получилась одновременно и жуткая, и смешная. Бывало, наслушавшись разговоров взрослых, я приходила в свою комнату, брала Наполеона и с наслаждением лупила его по заднице. Я воображала, что он кричит и просит пощады… А когда я бывала чем-то рассержена, то просто швыряла куклу об стену – мне тут же становилось легче. Словом, игрушечный Наполеон отлично выполнял свою роль – с его помощью я справлялась со страхом, напряжением и раздражением. Ведь на людях я должна была подавлять свои чувства и выглядеть, как это и подобает принцессе, спокойно и безмятежно.
И кто мог знать тогда, что именно мне уготовано стать женой Корсиканского Чудовища и императрицей Франции? Какая злая насмешка судьбы! Когда отец с Меттернихом сообщили мне о своей задумке, я испытала сильное потрясение. При этом я знала, что если не соглашусь на этот брак, отец не станет сильно настаивать. Но немного подумав, я согласилась… С моей стороны это, конечно же, была жертва. Я хотела спасти Австрию, которую Корсиканское чудовище грозилось втоптать в прах. В конце концов, не в этом ли заключается смысл жизни почти любой принцессы – обеспечивать мир между государствами путем вступления в брак? Ради своей страны я пошла на этот шаг, так как в противном случае Наполеон просто сверг бы с престола моего отца, заменив его на одного из своих выскочек-маршалов (примеров тому было предостаточно), и древней династии Габсбургов пришел бы конец.
Словом, я покорилась обстоятельствам с чувством глубокого довольства собой. Уже гораздо позже я задумалась о том, почему решилась на этот шаг с такой легкостью. Наверное, я надеялась повлиять на будущего супруга, влюбить его в себя… Конечно же, я была в курсе его любовной истории с Жозефиной, и, надо сказать, она меня впечатлила. Но та женщина не смогла родить ему наследника – ах, ведь она была уже стара для этого… И потому он развелся с ней. Разумеется, до меня дошло и его обидное высказывание о том, что он «женится на утробе», но я постаралась не придавать этому большого значения. Ведь он же корсиканец – а значит, простолюдин и попросту дикарь! Стоит ли ждать от него такта?
Однако выполнять одну лишь роль «утробы» мне не хотелось. Древняя кровь королей будила во мне гордость и тщеславие. К счастью, Господь наградил меня недурной внешностью. И я мечтала о том, что сумею обольстить Корсиканское Чудовище, очарую его и сделаю так, чтобы он относился ко мне с уважением.
Но все оказалось не так просто. До сих пор с чувством стыда и досады вспоминаю нашу первую встречу… К тому времени заключение «брака по доверенности» уже состоялось, а это означало, что он заочно стал моим мужем. Ему так не терпелось увидеть меня, что он выехал из Брунау навстречу нашему кортежу, направляющемуся из Австрии. Вероятно, он все же ожидал, что ему подсунут дурнушку. Ведь он ни разу не видел меня, а к портретам относился с недоверием, считая, что художники льстят высокопоставленным особам.
С каким же чувством триумфа я увидела, как он оживился, как загорелись его глаза, когда он впервые узрел меня! Да, мне практически сразу удалось сразить его. Никогда я не забуду этот момент – он, чуть подавшись вперед, откровенно разглядывает меня; я же, испытывая смущение, то и дело опускаю взгляд. Кроме того, я с изумлением обнаружила, что он выглядит совсем не так, как я себе представляла. Он отнюдь не казался чудовищем. В нем было что-то, чего не могли передать портреты; к моему собственному удивлению, он показался мне весьма привлекательным. И потому те слова, что отец наказал мне сказать ему при встрече, прозвучали совершенно искренне: «Вы лучше, чем на портрете…» Он ухмыльнулся – это вышло у него как-то неприятно, несколько покровительственно, словно он нарочно хотел уязвить меня. Да, вероятно, так и было – он с первой же минуты, еще не произнеся ни слова, уже дал мне понять, что я должна безропотно подчиняться его воле…
А уж то, что произошло дальше, было и вовсе унизительно для меня. Напрасно я надеялась, что он проявит уважение и соблюдет традиции. С ужасом я осознавала, что мой муж – грубый солдафон… Едва мы приехали В Брунау, он взял меня за руку и, с ног до головы окинув горящим взглядом, заявил, что раз я его жена, то он немедленно займется со мной главным делом… При этом его люди смущенно переглянулись, я же покраснела до кончиков ушей. Неслыханно! До чего он дерзок и бестактен! Когда кто-то попытался мягко вразумить его, он заносчиво ответил, что может позволить себе вести себя так, как сам сочтет нужным, и… и мы удалились в спальню.
Там, в покоях, он набросился на меня точно дикий лев. Нет, он не был слишком груб, но весь этот его чувственный порыв пугал меня, не давал опомниться. Я ожидала совсем, совсем другого… А он резкими движениями срывал с меня одежду. Овладевая моим телом, он шептал мне на ухо что-то непристойное… Я же дрожала, чувствуя себя безвольной полонянкой в жадных руках победителя, торопящегося воспользоваться моментом своего триумфа. И все это – с мучительным осознанием того, что там, за дверью, шепчутся и осуждающе качают головами его – а теперь уже наши – придворные.
Все, что он делал со мной, я терпела молча. Закричать или застонать – это значит потерять лицо. И только одна мысль билась в моей голове: «Неужели это теперь будет происходить только так – торопливо, без всякого оттенка чувств, точно у животных?» Мой муж фактически меня изнасиловал, когда взял меня – не спрашивая моего согласия и не пытаясь доставить мне удовольствие. Воистину Корсиканское Чудовище – дикарь и людоед… И сердце мое наполнялось тоской. При всем при этом я обнаружила, что супруг отнюдь не противен мне. И мне хотелось от него ласки, нежности, поцелуев, трепетных поглаживаний… Но ничего этого он мне не давал. Всякий раз, когда мы с ним оказывались в постели, мной овладевало мерзкое ощущение, что я для него – даже не человек, а просто красивая вещь; вещь, которую купили и теперь она обязана выполнять свое предназначение; вещь, которой просто пользуются, а когда она придет в негодность, ее просто выкинут на свалку.