Каждый вечер разговоры детей начинались с рассказов о злых духах, привидениях, токкэби и прочем, что представлялось совершенно нереальным, фантастичным для нас, приехавших из Сеула, где это было нечто неслыханное. Однако и мы, взрослые, не отличались в этом от детей и вели подобные же разговоры. Непонятно, то ли дети повлияли на нас, то ли мы – на них, но, скорее всего, это дети заразились от нас. Ночь в деревне, где нет электричества, Млечный Путь на ночном небе, который от этого кажется значительно ближе, а еще шум прохладного ветра, который, пролетая, раскачивает густой каштановый лес, – все это незаметно заставило нас увлечься именно такими рассказами.

Когда мы ехали сюда, у меня было более-менее конкретное намерение узнать о суровой жизни деревни и ее жителей, но не прошло и двух дней, как я совершенно отбросил эту мысль и только и делал, что вел несерьезные пустые разговоры. В этом не отличался от нас и брат Чжуно. Хотя трудностей в деревне хватало, он не стал рассказывать нам о реальной деревенской жизни, а поддался нашему праздному настроению – своих сеульских родственников, приехавших в короткий отпуск, и провел вместе с нами в этих разговорах пару дней, при этом практически не скрывая своего намерения.

За день до возвращения в Сеул в сторожке на арбузной бахче остались ночевать только одни взрослые. Хоть я и говорю «одни взрослые», нас было всего двое, я и Чжуно, так как младшему брату Чжуно уже явно наскучили наши пустые разговоры. А мы и этой ночью снова увлеклись оторванными от реальной жизни историями о Матери-Природе и Космосе, начиная с рассказов о конце света, гибели Вселенной и тому подобное. К тому же мы оба прекрасно осознавали причину того, как за эти несколько дней дошли до таких разговоров, и немного стыдились этого. Короче говоря, наше сознание оказалось настолько слабым, что не смогло противостоять атмосфере темной деревенской ночи и она полностью захватила нас в свои объятия.

Как только, воспользовавшись отпуском, мы освободились от привычной жизни, от реальных связей с обыденностью, то сразу же оказались в сторожке на арбузной бахче, что казалось лишенным всякого смысла. Хоть это и было приятным ощущением, но назвать подобное состояние освобождением или свободой, как заявляют некоторые люди, ни в коем случае было нельзя. Историю, которую я собираюсь сейчас рассказать, я услышал от Чжуно в ту ночь в сторожке. Он, словно стыдясь этой истории, несмотря на то что произошла она уже очень давно, как бы в оправдание, предварил свой рассказ такими словами:

– Подобное состояние или суеверие, будь оно значительное или не очень, возникает из того, что человек сам себя обманывает в том, что он составляет единое целое с Природой. Я считаю, что суеверие – это одна из нервных болезней.

Было это ранней весной, в воскресенье, три-четыре месяца после свадьбы. Так как на виноградной лозе, что росла в конце двора, еще не появились побеги, то погода была все еще холодная. Голос тестя у входной двери раздался совершенно неожиданно, так как внутри дома было не слышно, как он вошел в ворота.

– Дети, вы дома?

Когда удивленный Чжуно выбежал из комнаты, тесть из большой коробки из-под электрического прибора, где все еще красовалась его марка красного цвета, достал маленького щенка породы тибетских спаниелей и сказал, что взял его у знакомого. Вскоре из спальни выбежала и жена в пижаме.

Тесть, взглянув на свою дочь, негромко и многозначительно сказал:

– А ты за это время слегка исхудала. – И громко продолжил: – Надо всыпать этому негодному щенку! Хоть и сказал ему сидеть тихо, но он так сильно скулил в автобусе, что кондуктор даже сказала, чтобы я вышел из автобуса, но я попросил ее войти в мое положение и немного потерпеть. К счастью, пассажиры тоже отнеслись с пониманием, и вот принес, – и, словно спрашивая: «Ну как, возьмешь?» – посмотрел на дочь в ожидании ее реакции.

Щенок с белой взъерошенной шерстью сразу вылез из коробки, и, будто глаза ему слепил свет, начал часто-часто моргать. Жена, все еще в пижаме, хотя время было уже ближе к полудню, с восторгом сказала:

– Ой, какой хорошенький!

Она тут же подхватила щенка и, обняв, сказала:

– Надо этого щенка высечь. Вот негодник! Почему в автобусе скулил и мешал отцу? – при этом сделала вид, будто шлепает щенка по попке. Было по-девчачьи мило то, как она проворно обняла и прижала его к себе, но при этом все же немного противно, как и то, что жена почти в полдень принимает тестя одетой просто в пижаму, хоть он ее и родной отец. Чжуно даже стало за жену немного стыдно.

В наше время молодые женщины к родному отцу, заглянувшему в ее дом, часто относятся с настроением незамужней дочери. Они не стесняются вести себя даже как маленькие дети, когда в их доме нет родственников мужа.

Если же женщины живут в семье мужа, то обычно стараются соблюдать приличия и вести себя подобающим образом, а их отцы просто так не заходят к дочерям домой. Но так как молодые супруги жили одни, то жена Чжуно позволила себе встретить отца в пижаме и вести себя как девочка-первоклассница, что очень смутило Чжуно.

Тесть, несмотря на холодную погоду, вытащил ящик для инструментов, гвозди, пилу и молоток, разложил их на еще не оттаявшем дворе, подобрал в подвале и кладовке доски, непригодные для ящиков под яблоки, а также маленькие дощечки и начал их сколачивать. Небо было устлано шелковистыми облаками, и без того еще слабые лучи весеннего солнца еле грели воздух, поэтому тесть часто потирал замерзшие руки в хлопковых перчатках. Жена Чжуно, вмиг надев толстенный свитер и даже повязав шарф, хлопотала, поставив керосиновую печку рядом с ним.

– Холодно же, отец. Погрейтесь у печи, – сказала дочь очень просто, без особого старания соблюсти речевой этикет между отцом и дочерью. Затем она отправила девочку-помощницу по домашнему хозяйству в мясную лавку, а сама начала собираться на рынок.

Спустя примерно два часа, когда со стороны кухни стал доноситься вкусный запах говяжьего супа, во дворе была почти полностью готова собачья конура. Даже лаз был красиво украшен, а днище было щедро выстлано рисовой соломой.

– Ой, какая красивая получилась конура! – сказала дочь.